Роза Марена - Стивен Кинг

По дороге она лягалась, и несколько ударов пришлось ему по голеням, но на ней были мягкие кроссовки, поэтому он почти не почувствовал ударов. Он убрал одну руку с ее талии, захлопнул за собой дверь и запер ее на засов. Быстрым взглядом Норман окинул помещение, чтобы убедиться, что они одни. Вряд ли кто-то мог быть здесь на исходе дня в субботу, в разгар уик-энда. Так и оказалось. Комната была длинной и узкой, в дальнем конце стоял ряд шкафчиков. Тут был чудесный запах — аромат чистого, выглаженного белья, заставивший Нормана вспомнить дни стирки у них дома, когда он был мальчишкой, и вздрогнуть от недавно пережитого унижения от этой стервы Джерт.

На соломенных тюфяках лежали большие пачки аккуратно сложенных простыней, а на полках — корзины из прачечной, набитые пушистыми полотенцами и наволочками. Вдоль одной из стен лежали мягкие стопки покрывал. Норман толкнул Пам на них, без всякого интереса наблюдая, как ее форменная юбка высоко задралась, обнажив бедра. Его сексуальный движок взял отпуск, скорее, даже ушел на время в отставку, и, может, это было к лучшему. Водопроводный шланг, болтавшийся у него между ног, на протяжении многих лет навлекал на него кучу неприятностей. Да уж, поистине чертовская штучка — одна из тех, которые наводят на мысль, что у Бога и Эндрю Дайса Клея гораздо больше общего, чем хотелось бы верить. Первые десять лет ты ее не замечаешь, а следующие пятьдесят — или даже шестьдесят — она таскает тебя за собой, как какой-нибудь бродячий сумчатый дьявол.

— Не ори, — сказал он спокойно. — Не ори, Памми. Будешь орать — убью. — Это была пустая угроза, пока во всяком случае, но она об этом знать не могла.

Пам сделала глубокий вдох. С ужасом уставившись на Нормана, она беззвучно выдохнула воздух. Норман слегка расслабился.

— Пожалуйста, не делайте мне больно, — сказала она, и, о Господи, до чего же это было оригинально, разумеется, он никогда раньше не слыхал ничего подобного.

— Я не хочу делать тебе больно, — дружелюбно произнес он. — Совсем не хочу. — Что-то болталось у него в заднем кармане. Он потянулся туда и нащупал резину. Маска. Это его не удивило. — Все, что ты должна сделать, — это сказать мне то, что я хочу знать, Пам. Потом ты пойдешь своей счастливой дорожкой, а я — своей.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

Он пожал плечами — привычный жест из комнаты допросов, говоривший, что он много чего знает, что это — его профессия.

Она сидела на стопке сваленных темно-красных покрывал, точно таких же, как то, что лежало на его кровати в номере на девятом этаже, натягивая юбку на колени. Глаза у нее были поистине удивительного голубого оттенка. На нижнюю ресничку левого глаза выкатилась слезинка, повисла там, задрожала, а потом покатилась по щеке, оставляя след расплывшейся туши.

— Вы хотите изнасиловать меня? — спросила она, глядя на него своими удивительными детски-голубыми, огромными глазами. Норман удивился. «Зачем нужно завлекать мужика какими-то прелестями, если у тебя такие глаза, верно, Памми?» — прикинул он, но не увидел в них того выражения, которое хотел увидеть. Такой взгляд, какой порой видишь в комнате допросов, когда парень, которого ты хлестал вопросами весь день напролет и полночи, наконец готов расколоться. Смиренный молящий взгляд — взгляд, в котором читаешь: я скажу тебе все, все что угодно, только дай немножко передохнуть. Такого выражения во взгляде Пам он не видел.

Пока.

— Пам…

— Пожалуйста, не насилуйте меня, пожалуйста, не надо, но если будете, если вам нужно это, пожалуйста, наденьте презерватив, я так боюсь СПИДа.

Он вытаращил на нее глаза, а потом расхохотался. Ему было больно смеяться — болел живот, диафрагма болела еще сильнее, и больше всего болело лицо, но какое-то время он просто не мог остановиться. Он говорил себе, что должен прекратить, что какой-нибудь служащий отеля, возможно, даже легавый из службы охраны, может случайно проходить мимо, услышать смех и поинтересоваться, что бы это могло значить, но даже это не помогло; приступ должен был пройти сам собой.

Блондинка поначалу смотрела на него с изумлением, а потом сама робко улыбнулась. С надеждой.

Норману наконец удалось взять себя в руки, хотя из глаз его еще ручьем текли слезы.

— Я не собираюсь насиловать тебя, Пам, — наконец сказал он, когда обрел способность хоть что-то произнести, не превращая происходящее в фарс.

— Откуда вы знаете мое имя? — снова спросила она. На этот раз ее голос прозвучал тверже.

Он выставил вперед маску, просунул в нее руку и стал играть ею, как уже делал перед козлом-бухгалтером в «кэмри».

— Пам-Пам-Бо-Бам, бык-бык-тугогуб, тугогубенький бычок, иди-к-маме-под-бочок, — заставил он пропеть маску, вертя ею из стороны в сторону, как Шэри Льюис своим гребаным Жареным Ягненком. Только это был не ягненок, а бык, дебильный бык-педрила с цветочками на рогах. Уму непостижимо, почему его притягивает эта гребаная штуковина, но она ему нравится.

— Ты мне тоже нравишься, — сказал бык-педрила Ферд, глядя на Нормана своими пустыми глазницами. Потом он снова повернулся к Пам и с помощью Нормана, шевелившего его губами, спросил:

— А тебя это очень колышет?

— Н-н-нет, — сказала она, и хотя выражения, которое ему хотелось видеть, по-прежнему не было в ее взгляде — пока не было, — но уже ощущался прогресс. Она дико боялась его — боялась их — это уж точно.

Норман присел на корточки, свесив руки между ляжками, — резиновые рога Фердинанда теперь смотрели в пол, — и участливо поглядел на нее.

— Ручаюсь, тебе бы очень хотелось, чтобы я убрался из этой комнаты и из твоей жизни, не так ли, Памми?

Она закивала так энергично, что волосы заметались по плечам.

— Ага, так я и думал, и меня это вполне устраивает. Ты скажешь мне одну вещь, и я исчезну как прохладный ветерок. К тому же это очень просто. — Он подался вперед, к ней, рога Ферда волочились по полу за ним. — Все, что я хочу знать, это — где Роза. Роза Дэниэльс. Где она живет?

— О Господи! — Вся краска, остававшаяся на лице Памми — два красных пятнышка высоко на скулах, — теперь схлынула, и глаза ее расширились так, что казалось, вот-вот выскочат из орбит. — О Боже мой, вы — это он. Вы — Норман.

Это удивило и разозлило его — ему полагалось знать ее имя, это в порядке вещей, но ей не полагалось знать его — и повлекло за собой все, что произошло дальше. Она вскочила со стопки покрывал и ринулась прочь. Пока он все еще осознавал, что из этого следует, ей почти удалось убежать. Он прыгнул за ней, вытянув вперед правую руку — ту, на которой все еще болталась маска быка. Откуда-то издалека до него доносился его собственный голос, говоривший, что ей никуда не деться, что он хочет поговорить с ней и намерен поговорить по душам.