Хаидэ - Елена Блонди

… Так было. Давно, очень давно. Он сидел на теплых ступенях у входа в дом, кажется, вовсе не спал, но вдруг шепот касался уха, это княжна, босиком сбежав с верхнего этажа, слету садилась на корточки рядом, звала еле слышно:

— Пойдем, Нуба, пойдем скорее плавать. Утро еще не скоро.

Они пробирались на такой же пляжик, пустынный и тихий, и волны шумели так же, белея в черноте ночи пенками на невысоких загривках. Он нес ее на себе, ныряя так глубоко, как умел, а она прижималась к спине, обнимала ногами и руками, доверяя ему свою жизнь. И плавала сама, до полного изнеможения, сколько раз он, пугаясь, выискивал ее голову — черной точкой среди линий волн, бросался следом. Однажды она сказала — море почти как небо, да, Нуба? И если я не могу улететь, то можно уплыть в самую глубину. Будто я улетела в небо… Насовсем.

А он не мог сказать ей. Что смерть в глубине и небо это совсем разные вещи. Его рот был запечатан.

Иму поднял кулак и ударил себя по виску.

— Ты что делаешь? — закричал Даориций, — решил подраться с собой? Что мне потом, а?

— Все. Не бойся, старик.

Опуская руку, Иму поднял к небу лицо. Сказал высокой синеве:

— Иму! Демон Иму. Хочет есть и хочет девку!

Даориций закатил выцветшие глаза. И поспешно согласился:

— Подожди немного, друг. А потом делай, как знаешь. Вот, уже идет…

В проходе показалась высокая стройная фигура. Медленно спустилась к ним и встала напротив Иму, придерживая у лица покрывало рукой, закутанной до позолоченных ногтей.

— Э? — заинтересованно сказал великан, сверху вниз глядя на частую вуаль, квадратом вшитую в наброшенный на голову плащ.

— Ты спрашивал, куда я уезжал. Я решил, что должен сделать тебе хорошее. Я виноват перед тобой, друг. Сперва я лукавил и думал, как обвести простака вокруг пальца. Отобрал твои деньги, заставил биться. И вазу, которую ты хотел выкупить своей дракой, я тоже высчитал в свой карман. Но все позади. Я изменился, Иму. Не только ты меняешься, но знаешь, я вот надеюсь, боги позволят мне стать лучше, чем я был до сих пор. Что тому причиной — ты, а может быть, мои свитки, да-да, они заставили меня думать о мире, а не о себе, не знаю точно. Но вот. Я привез тебе твою любовь!

— Э? — снова в замешательстве вопросил Иму. И, поднеся руку к покрывалу на голове женщины, откинул его, открывая черное лицо с большими глазами и туго забранными в мелкие косы блестящими волосами. Глядя на великана, женщина опустила края плаща, обнажая сильные плечи, красивые, как у Артемиды, но цветом как черное дерево, вылощенное руками.

— Вот твоя Маура! — воскликнул купец, любуясь красавицей и голос его задрожал.

Девушка улыбнулась. Иму растерянно опустил руки. А купец, переводя блестящие слезой глаза с нее на великана, быстро заговорил, спотыкаясь и мешая слова:

— Спать не мог. Все думал, как ты смотрел. И бился, о ты бился, чтоб только рисунок! Я думал, ну как любит. Я тоже любил так, друг. Я знаю, что это, когда твой человек, твоя звезда теряется в большом мире и все, нет ее. Но я сумел! Я вызнал все, когда мы пересекли океан, спрашивал торговцев и сановников, ко мне приходили бродяги, и я оделял их монетами. А ты рвал пасти львам и горным козлам. Свирепел. Было дело, я испугался, а вдруг не успею. Ты все голосишь девку тебе девку. И это мне известно тоже. Когда теряешь любовь, оно становится все равно, да пусть и девки. Вино. Лишь бы не помнить. Так? Ведь так?

Тишина легла на песок, только волны по-прежнему плескали и после шипели, и снова плескали.

Иму стоял и напротив него — темные глаза и спокойное лицо. Не прочитать, что она… А сам? Как жалко саха Даориция. Он сделал любовь Нубы своей мечтой и хвала ему — храбро пустился ее исполнять. Не каждый поступит так.

— Да… — согласился Иму, не отводя глаз от лица Мауры, — да, мой друг. Лишь бы не помнить.

— Вот! Я счастлив, что успел! Тоска превращала тебя в зверя. Но теперь вы вместе и будете счастливы тоже. Я выкупил твою Мауру и дал ей свободу. И теперь. Теперь.

Голос прервался и, всхлипнув, купец закрыл лицо рукавом, царапая щеку вышивкой. Отдышался и, опуская рукав, сказал с укоризной:

— Да обнимитесь же! Я хочу насладиться радостью. Я стар, видно, пришло мое время сводить молодых. Ну?

В бритой голове Иму носились мысли стаей галдящих ворон. Вот она стоит, слушает бредни старика и не возражает, молча ждет, глядя спокойно и открыто. А как же Хаидэ? Нельзя даже имя ее подумать в голове, нельзя решить, что делать дальше. Она где-то рядом. Нельзя, нельзя думать. Но девушка? Сломать жизнь и ей?…Потом, все нужно как-то решить, но — после.

Качнувшись вперед, он раскрыл руки, и Маура, закрывая глаза, прижалась к широкой груди. Вздохнула, будто попала домой, и вдруг заплакала, утыкаясь лицом в стучащее растерянное сердце. Медленно-медленно Иму свел руки за ее спиной и обнял. Так и стояли, пока Даориций расхаживал вокруг, сморкаясь в платок и, сердито смеясь, досадовал на свою стариковскую чувствительность.

Наконец, слегка успокоившись, скомандовал, превращаясь в прежнего быстрого и расчетливого купца:

— Ну славно. Хвалу вознесете мне позже, вам сейчас не до того. Маура поедет в своей повозке, а мы с тобой сядем в мою. Поедим и двинемся в путь. У меня маленький караван, три верблюда с поклажей. Три дня и мы на борту Ноуши. Там я с тобой рассчитаюсь, друг. И подумаете, куда дальше. Можете вернуться со мной в черные земли. Построите дом, нарожаете детишек. А я буду… Да что я. Поехали!

Еще раз с гордостью оглядев двоих, что стояли рядом, молча слушая его речи, подхватил полы халата и стал подниматься по ступенькам, где за стеной топтался и ржал конек, запряженный в повозку Мауры.

— Не прогоняй меня, прекрасный годоя, — вполголоса проговорила девушка, когда они пошли следом, — я годы думала о тебе. Танцевала и думала.

— Я… — не закончив, он улыбнулся ей, перекашивая изуродованное лицо. Поддержал под локоть, помогая подняться по лесенке.

И поднялся сам, неся на лице застывшую растерянную улыбку.

Глава 34

— Мир принадлежен богам… И свод небесный невидимо для глаз человеческих содержит в себе мириады существ, что служат богам и передают людям их волю. Это известно всем просвещенным людям. И даже грубый крестьянин возносит хвалу и несет дары к жертвенникам и алтарям. Но простолюдин не знает, что и боги и невидимые существа, дриады и нимфы, сатиры, небесные воинства — они и в других землях те же, лишь имена им даются другие. Простолюдину нет дела до этого, но он может попасть в плен и его продадут в рабство в далекую чужую страну. И там, поверьте мне, Алкиноя и Теопатр, там возможность вознести молитву бывает важнее куска хлеба. Чужой мир, все чужое. А вы, дочь и сын знатного, потомки высокого рода, вы должны понимать, что любые чуждые боги суть ипостаси богов Олимпа, а значит, никакая молитва не является злом.