Красное на красном - Вера Камша

Юноша изо всех сил старался забыть, зачем пленных пригнали на опушку этой рощицы. Бириссцы ненавидели Олларов и были старыми союзниками Раканов, потому и покинули свои горы, ввязавшись в чужую войну. Для «барсов» все люди в черно-белом были олларианскими солдатами, но Дик не сомневался, окажись они в плену, их бы не тронули. По бирисским обычаям, пленным на выбор предлагали честь или жизнь и отпускали тех, кто просил пощады, а вот Рокэ Алва жалости не знает.

Раздавшийся шум возвестил о появлении десятка ничего не понимавших цирюльников, Рокэ еще немного посмотрел на небо, в котором проплывала одинокая птица, и вернулся на грешную землю.

— Любезные, — синие глаза поочередно остановились на каждом мастере, — видите этих красавцев? Их надо обрить. Налысо. Усы и брови им тоже не понадобятся. На каждого из вас приходится по шестеро этих вошеносцев и останется двое лишних. Ими займутся те, кто быстрее покончит со своей работой. Кто справится первым, получит десять таллов, второй — пять, остальные по таллу. Приступайте, а разведчики их подержат.

— Рокэ, — закашлялся Эмиль, — зачем такие сложности?

— Сложности? Отнюдь нет. Зачем ждать, когда лягушка обрастет шерстью, проще вернуть уже обросших в исходное состояние. — Маршал обернулся к Дику. — Запомните, юноша: редкая тварь без шерсти и перьев выглядит пристойно.

Пленные сопротивлялись как бешеные, вся их невозмутимость как в воду канула, зато среди талигойцев стали раздаваться смешки. Один из цирюльников вскрикнул — бириссец изловчился и впился ему в руку, отточенная бритва сорвалась и резанула «барса» по уху. Брызнула кровь.

— Истинно сказано, — прогудел Бонифаций, прикладываясь к походной фляге, — что зло, лишенное пышных покровов, слабеет.

— Как бы вы сами не ослабели, отче, — с укором произнес Савиньяк, — по такой-то жаре.

— Кто крепок духом, — возвестил, завинчивая крышечку, клирик, — тому ничто жар летний и хлад зимний.

— Аминь, — подвел черту Рокэ, — заканчивают. На кого из мастеров вы б поставили? Я на кривоногого.

— На которого? — уточнил брат Арно. — Их тут трое.

— На того, что в желтом.

— Нет, — покачал головой Бонифаций, — его язычник вертляв, как пиявица.

— Пожалуй, — согласился Эмиль.

— Монсеньор, — завопил маленький человечек с грушевидным носом. — Я закончил! Я первый! Я!

— Очень хорошо, — кивнул мастеру Рокэ, — я обещал десять?

— Да, монсеньор.

— Получишь пятнадцать. За неудобство. Тоже мне, «барсы». Орут, как драные кошки.

— Монсеньор, — дружно выкрикнули еще два брадобрея, — мы тоже готовы.

— Отлично. Поделите оставшихся, и полу́чите каждый по десять.

Возликовавшие цирюльники под одобрительные выкрики гвардейцев бросились к новым жертвам. Солдаты откровенно наслаждались зрелищем, подначивая то мастеров, то пленных. Вываленные в пыли, лишившиеся роскошных седин бириссцы представляли собой куда менее внушительное зрелище, чем час назад. Они по-прежнему зло блестели глазами, но это не пугало, а смешило. Ночные ду́хи, гордые воины, ведущие свой род от Бога-Зверя, исчезли, осталась кучка дурацкого вида людишек с загорелыми лицами и исцарапанными белыми черепами.

Первый маршал невозмутимо повернулся к Шеманталю.

— А теперь — повесить. По очереди. Начиная с, — герцог ненадолго задумался, — с самого ушастого.

— Всех? — деловито уточнил новоиспеченный генерал.

— Всех, — кивнул Проэмперадор и пояснил: — В любезном отечестве все так и норовят облагодетельствовать родичей за казенный счет. Я следую общему примеру и намерен накормить досыта местное воронье. Причем не за счет моего короля, а за счет его врагов. Чувствуете разницу?

— Но почему вы решили начать с ушастого? — Вейзель не зря славился своей обстоятельностью.

— Все должно иметь свой смысл, Курт, а еще лучше — два. Мы их уже обрили, значит, надо это обстоятельство использовать. Да, прикажи́те собрать шерсть, не пропадать же добру!

Епископ Бонифаций шумно втянул воздух и почесал в затылке.

— Герцог Алва, я взываю к вашему милосердию.

— Зачем, отче? — улыбнулся Ворон.

— Мне положено, — пояснил священник, — сначала воззвать к милосердию сильных мира сего, а потом попробовать обратить язычников, но, — толстяк брезгливо выпятил губу, — они не обратятся… Кстати, о милосердии, у вас нет при себе касеры?[142]

— А у вас уже кончилась? Помнится, мы наполняли фляги одновременно.

— Увы, сын мой, — скорбно покачал головой олларианец, — все прекрасное в этой жизни быстротечно…

— …как сама жизнь, — закончил герцог, протягивая флягу. — Шеманталь, чего вы ждете?

— Его Преосвященства… Мешки-то им на бо́шки надевать или как?

— Нет, — отрезал герцог, — эти кошки как-никак воины, пусть умрут с открытыми глазами.

— Будет сделано, — сказал таможенник и отъехал.

— Вы меня спасли, — сказал епископ, засовывая флягу маршала в седельную сумку.

— Пора кончать, — сказал Вейзель, утирая лоб, — проклятая жара…

— Монсеньор, — святой Алан, ну куда он лезет?! После ночи, после сцены в овраге?! — Монсеньор, бириссцы отпускают пленных, мы не можем… Мы не должны… Мы…

— Ричард Окделл, — голос Алвы был ледяным, — я готов отпустить любезных твоему сердцу «барсов», если вы возьметесь лично проследить за тем, как их кастрируют, лишат правой руки и, кроме одного, ослепят. В таком виде они могут убираться на все четыре стороны.

Дику показалось, что он ослышался. В горле запершило, стало трудно дышать, а он-то думал, что навсегда избавился от детской болезни.

— Молодой человек, — примирительно заметил олларианец, — видимо, не видел пленных, отпущенных этими разбойниками.

— Он много чего не видел. Ну что, Окделл, ваше слово?

Дик какое-то время потерянно молчал, открывая и закрывая рот, а потом дал шпоры коню. Сона, возмущенно заржав, прыгнула вперед и помчалась в степь. Проклятая роща осталась позади, в лицо ударил раскаленный, пахнущий горечью ветер.

2

Старинная башня рвалась к раскаленному вечернему небу. Кто и когда поставил ее здесь, посредине плоской, открытой всем ветрам степи, Ричард не знал, но она возникла на его пути, темная и таинственная, как наползающая ночь. Юноша с некоторой оторопью разглядывал мощные стены, опоясывающие верхнюю площадку зубцы, на которых, казалось, покоился кроваво-красный солнечный шар, кружащихся над бойницами ширококрылых птиц.