Цикл «Аратта». Книги 1-7 - Мария Васильевна Семенова

— Ты бы хотела самолично это проверить? — развеселился Аюр.

— Ступай, ступай! — крикнул ей седобородый хозяин постоялого двора. — Вы уж не серчайте, благородные господа. Тоскливо ей тут. — Он вздохнул. — Вся в мать пошла.

— А кто была мать? — стараясь понять, какая кровь намешана в жилах бойкой девицы, спросил Ширам.

— Мать ее покойницу я в былые времена из дальнего похода в земли вендов привез. Уж как я ее горемычную ни холил, а все ж от тоски померла…

Старик махнул рукой и прикрикнул на дочь, которая стояла рядом:

— Что здесь толчешься, принеси воду господину, и кыш отсюда!

Девица с разочарованным видом развернулась и бросила на маханвира проникновенный взгляд через плечо, но тот словно не заметил его.

Наконец, когда за окнами уже совсем стемнело и хозяин постоялого двора во всех подробностях пересказал гостям все слухи и сплетни о мятеже в столице и его героическом подавлении, Ширам предложил царевичу идти спать. Несколько перебравший Аюр не стал спорить, кивнул и послушно отправился в опочивальню, нахваливая оленину, мед, любезного хозяина и его красавицу-дочь, которой он сулил по возвращении в столицу немедленно перевезти к себе во дворец. Он и сейчас был весьма расположен остаться с ней наедине, но глаза его слипались и ноги едва слушались. Словно вся усталость этого похода внезапно обрушилась на него. Аюр и не подозревал, что настолько нуждается в отдыхе.

— Отдыхай, светозарный. Доброй тебе ночи. Ложись спать, я проверю дозоры и вернусь.

— Не о чем беспокоиться! И скорее вели привести эту красотку прямо сюда…

Царевич взмахнул рукой и, увлекаемый этим движением, рухнул на кровать, не снимая сапог.

— Уже бегу, — пробормотал накх и, закрыв дверь, поглядел вниз, где за освободившимся столом о чем-то между собой оживленно беседовали огнехранитель и Аоранг.

— Хаста! — окликнул его саарсан. — Ступай к царевичу. Хмельное ударило ему в голову. Надо разуть его и снять одежду. Я скоро вернусь.

* * *

— …А я ничуть не удивлен, — произнес Хаста, рассеянно отщипывая кусочки от ячменной лепешки. — Сам знаешь, мы в храме не любим об этом говорить. Делаем вид, что ничего такого нет. Но поверь человеку, который много лет прожил на севере: бьяры повсеместно поклоняются своим богам и даже не особенно таятся. Самое большее, они добавляют к ним господа Исварху. И лучше даже не вникать, в качестве кого. Вон, погляди, у этого тоже висит, видишь? — Рыжий жрец показал на хищную птицу с женским лицом на груди, вырезанную на осевом столбе. — Где у нас священный знак Солнцеворота — у этих то Небесный Лось, то Близнецы, то Тарэн, которую они кровью поят, а то и сам Первородный Змей, не к ночи будь помянут…

— И это в дневном переходе от столицы, — покачал головой Аоранг. Он слушал вполуха — был занят оленьей ногой, которую предусмотрительно попросил отложить для него еще до ужина. — Экое чучело изловили!

Хасту передернуло:

— Скажешь тоже, чучело! Хуже бьяра-оборотня и представить ничего нельзя. У нас на севере ими детей пугают. Таких, как он, кроме огня, ничего не берет…

— Как видишь, берет.

— Ты о Шираме? Тут о чем говорить, ему сражаться — как дышать. Но без твоей подмоги, кто знает, справился бы?

— Оборотень был обуян звериным духом, — ответил Аоранг. — А я со зверями хорошо лажу.

— Ну да, конечно, — не без досады отозвался жрец, — вы, мохначи, умеете обмениваться мыслями и разговариваете со зверями. Могу поклясться, ваши шаманы не слишком отличаются от бьярских.

Аоранг покачал головой:

— Мохначи водятся только с мамонтами, своей родней. Эти же шаманы обращаются к ужасным сущностям… Бьяр носил личину одной из них. Она дала ему силу призвать дух той росомахи…

Он помолчал, глядя прямо перед собой, и вдруг добавил:

— Почти уверен, что при жизни росомаха была бешеной.

У Хасты от его слов неведомо почему мурашки пробежали по спине.

— Мать Тарэн в огненном обличье — богиня войны и безумия, — произнес он. — Зверей-людоедов, одержимых злым духом, медведей-шатунов, убив, сжигают перед ее идолом вместе с костями. Этот обряд называется «отдать Тарэн». Он означает, что в нашем мире для них рождений больше не будет. Кстати, и с людьми время от времени так поступают…

Аоранг содрогнулся:

— Что же надо сделать — или кем надо быть! — чтобы лишить душу возрождения?

— Что бы ты сделал с теми, кто убил твою семью? — вопросом на вопрос ответил Хаста. — Кто живьем скормил Змею твоих детей? Знаешь, что делают поморяне-виндры, когда в их сети долго не идет рыба? Дожидаются отлива, выбирают ребенка, привязывают к скале…

— Ты видел это сам? — нахмурился мохнач.

— Нет, хвала Солнцу! — замотал головой Хаста, косясь на резное изображение в углу комнаты. — Но слухи ходят…

— Надеюсь, это лишь слухи. И что, эта нечисть, Тарэн, так почитаема в народе?

— Даже не представляешь как!

Хаста вновь кинул взгляд на жутковатую птичью личину и спросил то ли в шутку, то ли нет:

— Не боишься, что она затаит злобу против нас?

— Конечно нет! А ты что, боишься?

Огнехранитель рассмеялся:

— Отличный разговор двух жрецов Исвархи. Только не пересказывай моих слов святейшему! — Хаста внезапно оборвал смех, умолк и почему-то заметно смутился. — Ты, наверно, как и все, задаешься вопросом, почему я там, в лесу, не отогнал оборотня именем Исвархи?

Аоранг удивленно взглянул на него:

— И в мыслях не было! Знаешь ли, сложно на миг не ошалеть, встретив такое…

— Но я ведь жрец, — уныло ответил Хаста. — Я не должен был прятаться за спинами воинов. Не то чтобы я боялся бьярской нечисти… Но когда трехликий кинулся на нас из чащи — признаться, я испугался. Не смог даже призвать Святое Солнце, потому что язык примерз к гортани. И какой я после этого посвященный огнехранитель? Такого никудышного жреца свет не видывал…

Аоранг, слушая его, и сам начал краснеть. Он отложил оленью ногу и запустил руку в волосы, будто его мучила какая-то тяжелая мысль.

— Ты прав, — вздыхая, проговорил он. — А я-то хорош! Вместо того чтобы, как ты верно говоришь, взывать к силе Исвархи, что я сделал? Принялся швырять мертвые тела, будто дикий мохнач с ледяных пустошей! Что бы сказал на это мой наставник, святейший Тулум?

— Сказал бы тебе спасибо за спасение царевича и нас всех, — хмыкнул Хаста.

Распахнулась дверь, пахнуло холодом — с улицы вошел Ширам. Он бросил неприязненный взгляд на мохнача, как будто не понимая, что тот делает за господским столом, и изумленно воззрился на Хасту:

— Почему ты здесь? Я же попросил тебя быть наверху, с царевичем!