Первичный крик - Артур Янов

Настоящий прорыв произошел через пять месяцев после начала первичной психотерапии. Я сидела на групповом сеансе, и вдруг очертания всех предметов перед моими глазами расплылись, и мне показалось, что я сейчас отключусь. У меня всегда возникали такие ощущения перед наступление интенсивного первичного состояния. Потом я оказалась на кушетке, крича громче, чем обычно: «Мама, папа, возьмите меня домой. Ну, пожалуйста, я хочу домой. Мама, папа, я же люблю вас». Эти слова сопровождались пронзительными криками. В тот момент я не ошущала своего тела. Все мое существо превратилось в этот пронзительно кричавший голос. Я стала моей болью. Я выкрикивала то, что хотела сказать всю жизнь, с тех пор, как помню себя. Но я никогда не говорила этого родителям из страха, что в ответ они открыто отвергнут меня и мою любовь. Теперь же, когда защита упала, то слова сами слетали с моих губ. Я была совершенно беззащитна и впервые в жизни не контролировала свое поведение. Это был поворотный пункт психотерапии.

Следующие три месяца я, находясь в первичных состояниях, умоляла родителей не причинять мне боль, Я признавалась им в своей любви — я открылась, и поэтому была уязвима для первичной боли. В одном из своих первичных состояний я во всю силу своих легких кричала: «Не обижай меня, папа!». Я вопила так, словно меня убивали. Я и в самом деле чувствовала себя так, будто это происходило в действительности. Да это и было так. Я действительно всю жизнь убивала в себе реального человека, чтобы стать нереальной личностью — сначала для того, чтобы обрести родительскую любовь, а потом для того, чтобы отгородиться от боли неразделенной любви, которой я так жаждала и в которой так отчаянно нуждалась. Нестерпимая боль захлестывала меня волнами по несколько раз в день. Иногда мне приходилось выбегать из класса, так как я не могла сдержать поток слез. Каждую ночь мне снилось, как родители отвергают и даже ненавидят меня. Каждое утро я просыпалась с рыданиями, смыкавшими мне горло. Мне было трудно встать, я была почти не в состоянии работать в течение целой недели. Мне казалось, что я никогда не смогу ни жить, ни работать, я думала, что эти приступы первичной боли будут преследовать меня вечно.

Прошло уже девять месяцев с тех пор, как я начала проходить первичную терапию. Теперь я стала совершенно другим, обновленным, человеком — или, лучше сказать, я стала собой. Мои психосоматические жалобы и симптомы начали исчезать. Улучшилось кровообращения в кистях и стопах, я избавилась от напряжения, которое, как мне казалось, будет частью моего «я» до конца моих дней.

Несмотря на то, что прежде я была очень неразборчива в половых связях, я тем не менее была и оставалась фригидной. Я никогда не позволяла себе ничего чувствовать, даже сексуального удовольствия. Если бы хоть что‑то ощутила, то несомненно почувствовала бы и отрицаемую мною первичную боль, которая всю жизнь гнездилась во мне. Я обнаружила, что когда я стараясь отсрочить приближение истинного чувства или каким‑либо образом заглушить его, то я немедленно становлюсь фригидной. Когда же я не заглушаю чувства, а позволяю ему свободно изливаться — то есть, когда я начинаю чувствовать себя — моя половая холодность проходит.

Мне больше не нужны наркотики для того, чтобы избавляться от гнетущего чувства своего полного одиночества, от ощущения, что меня никто не любит и никто обо мне заботится. Я не могу чувствовать и принимать наркотики одновременно. Я поняла, что должна чувствовать первичную боль (а не заглушать ее приемом наркотиков), чтобы, в конце концов, окончательно от нее избавиться. Теперь, когда я могу встретить Боль лицом к лицу, а не бежать от нее, прием наркотиков стал для меня бесцельным. Я отказалась от них. Я чувствую, также как и понимаю, что мои родители никогда меня не любили и никогда не полюбят. Я решила стать собой, вместо того, чтобы пытаться (подсознательно или сознательно) придумать, что я могу дать им в обмен за их любовь. Теперь я свободна.

Самоубийство

Я считаю, что человек решается на самоубийство, когда исчерпывает все способы подавить свою первичную боль. Если невроз перестает облегчать боль, то человек бывает вынужден

на более радикальные меры. Это может прозвучать парадоксаль- ного самоубийство это последняя надежда невротика до конца остаться нереальным.

Одна молодая женщина, прошедшая курс первичной психотерапии, за несколько месяцев до прихода ко мне совершила попытку самоубийства. Ее любовник оставил ее и ушел к другой женщине. Она просила, умоляла его вернуться, она угрожала ему, но все было тщетно. Поняв, что любовник не вернется, женщина пришла домой, убрала квартиру, приняла душ, надела чистую ночную рубашку и приняла девяносто снотворных таблеток. Она методично пересчитывала таблетки, принимая их по шесть штук и чувствуя себя совершенно отчужденной оттого, что она делала. Позже пациентка рассказывала: «Я чувствовала какую‑то отстраненность от того, что происходило. Только когдая начала задыхаться, я страшно перепугалась, позвала подругу и попросила ее вызвать скорую помощь».

Когда любовник оставил эту женщину, он оставил ее с чувством отсутствия любви, она во всей наготе ощутила, что ее никто не любит. Она, конечно, могла убеждать себя в том, что покончила с собой из‑за того, что ее оставил любимый человек, но в действительности эта потеря лишь высвободила чувство отсутствия любви, которое мучило эту женщину многие годы. Пациентка рассказывала, что когда ушел любовник, она ощутила ту же внутреннюю пустоту, которую всегда чувствовала в детстве. Отвергнутая родителями, она стала считать себя безобразной и недостойной любви. Она искренне считала, что с ней что‑то не так, иначе ею бы не стали так пренебрегать. Любовника она использовала для того, чтобы скрыть от себя это ужасное чувство. Но когда он ушел — увидев и поняв невозможность заполнить пустоту, оставленную пожизненным чувством отверженности, — она была вынуждена снова погрузиться в отрицаемое ею чувство безнадежности. Она попыталась убить себя раньше, чем непереносимое чувство захлестнет ее с головой.

Многие неудачливые самоубийцы рассказывают потом об этом чувстве отчуждения и отстраненности, и это подтверждает правильность первичной гипотезы о том, что самоубийство есть акт расщепления, и целью этого акта не является необра

тимое уничтожение самого себя. Это попытка сохранить ощущение своей личности, своего «я», устранив боль, которую невроз устранить уже не в состоянии. Наша пациентка не думала, что может умереть. Вспомните тот факт, что когда она почувствовала, что смерть неминуема, то немедленно позвала на помощь. Очевидно, что невротики пытаются убить себя символически, также как они делают и все остальное. Некоторые больные стремятся пройти до конца весь путь, чтобы оставить в неприкосновенности свой невроз. Один пациент выразил это так: «Самоубийство не кажется таким уж иррациональным, если учесть, что невроз это борьба за сохранение того, что вам не нужно».

Невроз — это психологическое самоубийство. Если человек отказывается от части своей жизни иди отказывается от нее целиком (то есть, отрешается от своих истинных чувств) в пользу своих родителей для того, чтобы получить взамен их любовь, то остается сделать не такой уж большой шаг, чтобы убить себя в буквальном смысле. Когда невроз перестает справляться со своей задачей, на повестку дня ставится самоубийство.

Многие невротики предпочитают умереть, чтобы не вести дальше ту жизнь, которой они живут. Я не верю, что суицидальный акт происходит под действием реального побуждения к смерти; думаю, что действительной причиной является незнание того, что можно еще сделать для облегчения первичной боли. Человек, совершающий самоубийство уходит от борьбы, выходит из вечного боя. В этом случае, ему либо нужна новая борьба, которая принесет следующее временной облегчение, или, что предпочтительнее, ему стоит уничтожить саму борьбу — пройти курс первичной терапии.

Невроз — и это стоит хорошенько запомнить — спасает и убивает одновременно. Он защищает реальное я, реальную личность от полного распада, но делая это, он погребает спасенную им реальную личность. Ребенок вырастает привязанным к созданной неврозом нереальной личности, которая парадоксальным образом выдавливает из него жизнь.

Суть этого процесса станет яснее, если думать о нем, как о профессии: сначала маленький ребенок пытается сделать так, чтобы его любили таким, каков он есть. Если это не получает

ся, то он пытается, чтобы его полюбили в какой‑то личине. Но когда и с помощью этой личины (то есть, нереального «я») он не может получить ничего даже отдаленно похожего на любовь, то перед таким человеком возникают два альтернативных выбора. В раннем детстве у ребенка развивается психоз. Позже альтернативой может стать самоубийство.