Мемуары дипломата - Джордж Бьюкенен

17 января мы прибыли в Англию. Только после пяти недель отдыха я оказался в состоянии снова взяться за активную работу. Хотя теперь у меня не было официальных обязанностей, но мое время в течение ближайших полутора лет сполна поглощалось сотрудничеством с женой в деле оказания помощи британским и русским беженцам и освещением русского вопроса перед британской публикой. Я был председателем полудюжины комитетов, занимавшихся различными сторонами русского вопроса. Я был также президентом англо-русского клуба, основанного несколькими коммерсантами, имевшими интересы в России, которые понимали, что они могут надеяться спасти хоть что-нибудь от кораблекрушения только путем объединенной и координированной работы. Клуб мало-по-малу сделался сборным пунктом для всех, имевших интересы в России, и так как большинство его членов было на практике знакомо со всеми условиями экономической, промышленной и финансовой жизни России, то он был в состоянии давать правительству его величества весьма ценную информацию. Я глубоко симпатизировал большинству его членов, понесших потери, и горячо его поддерживал, при чем принимал участие на его обедах всякий раз, когда клубу оказывал честь своим посещением какой-нибудь почетный гость, как, например, г. Винстон Черчиль.

В первых своих беседах с г. Бальфуром и другими членами правительства я высказывался против полного разрыва с большевиками на том основании, что это предоставило бы германцам полную свободу действий в России. С другой стороны, я усиленно подчеркивал то обстоятельство, что тогда как нам нечего ожидать от социалистов-революционеров, Ленин и Троцкий, хотя они и очень крупные люди, представляют собою разрушительную, а не созидательную силу. Они могут разлагать, но не строить. Их конечная цель состоит в низвержении всех старых так называемых империалистических правительств, и, как я говорил тогдашнему первому министру, они никогда не будут работать вместе с человеком, в котором они видят подлинное олицетворение империализма.

По мере того, как положение изменялось к худшему, я видоизменял взгляды, которые первоначально высказывал. Мы должны были выбрать одно из двух: либо притти к соглашению с большевиками на основе полной взаимности во всем, либо совершенно порвать с ними и отозвать наше посольство. Я сильно склонялся в пользу последнего выхода, особенно ввиду некоторых надежд, которые, казалось, подавала оказываемая союзниками материальная помощь лояльным элементам на юге России, которые еще не подчинились ни большевикам, ни германцам.

Во всех речах, произнесенных мною в течение следующего года как в русском клубе, так и в других местах, я всегда защищал политику вооруженной интервенции. Русский вопрос, утверждал я, является доминирующим фактором интернационального положения, и до тех пор, пока он остается не решенным, не может быть устойчивого мира в Европе. Сверх того, предоставление России ее собственной участи могло бы привести к тому, что Германия могла бы в один прекрасный день обеспечить за собой распоряжение огромной людской силой России и ее неслыханными минеральными богатствами. В то же время, позволить большевикам упрочить свое положение значило бы позволить их агентам распространять разрушительные коммунистические доктрины в большей части Азии и Европы. Я не защищал обширной экспедиции с той целью, которую противники интервенции называли завоеванием России, но отстаивал подкрепление армии генерала Деникина и прочих противобольшевистских армий посылкой небольших добровольческих частей, которые легко могли бы быть собраны после перемирия среди наших и колониальных войск. Большевистская армия не была тогда настолько сильна, как в настоящее время, и просто-таки горсти британских войск с танками и аэропланами было бы достаточно для того, чтобы генерал Юденич мог бы взять Петроград. С другой стороны, если бы мы, помимо снабжения генерала Деникина военным снаряжением, послали бы британского генерала во главе небольшого экспедиционного корпуса для контроля над его операциями и с целью настаивать на том, чтобы он вел примирительную политику по отношению к крестьянам, то Москва была бы также взята; а большевистское правительство ненадолго пережило бы падение двух этих столиц. Я охотно допускаю, что финансовый вопрос необходимо было принять во внимание, так как при подоходном налоге в шесть шиллингов на фунт мы не легко могли бы ввязаться в такого рода предприятие. Но если бы цель этого предприятия была достигнута, то деньги, которых оно стоило бы, оказались бы помещенными в хорошее дело. Мы достигли бы открытия торговли с богатейшей страной в Европе, мы спасли бы многие важные британские интересы в России, и с устранением большевистской угрозы миру мы получили бы больше оснований смотреть с доверием на будущее, чем в настоящее время.

Но я сознаю, что лишь немногие согласятся с моими взглядами на этот вопрос, потому что наша интервенция оказалась на практике столь неудачной, что была осуждена в принципе всеми как ошибочная политика. Проводимая на самом деле скрепя сердце, она, несомненно, была ошибкой, и затраченные на нее деньги были выброшены на ветер. Союзные правительства, не имея ясно определенной политики и боясь себя скомпрометировать, прибегли к полумерам, неудача которых была почти предрешена. Одной рукой они поддерживали Деникина, а другую протягивали большевикам. Они снабжали первого военными материалами и приглашали последних на конференцию на Принцевы острова, предложение, на которое падает прямая вина за отпадение большого отряда донских казаков и за быстрый и значительный отход на юге, который явился следствием этого. Если бы интервенция проводилась иначе, то и результаты ее могли бы быть совершенно иными. Она не служила бы к тому, чтобы загонять лояльных русских в большевистский лагерь, как это часто утверждают.

Неудача интервенции была вызвана другими причинами. Тогда как план Принкино не нравился многим из наших друзей и сочувствующим нам, признание кавказских республик и балтийских государств, в связи с необоснованным подозрением в том, что мы поощряли поляков к аннексии территории, которая этнически является русской, вызвало негодование у многих русских патриотов. Ряды Красной армии усилило опасение того, что союзники намерены расчленить Россию, а не интервенция. Равным образом в нашем случае неприменим и прецедент французской революции. В самом деле, тогда как интервенция австрийцев и пруссаков имела ясной целью возвратить Бурбонов на французский престол, мы никогда ни на одну минуту не замышляли навязать Романовых не желавшей того России. Мы с самого начала сделали ясным, что такого рода идея весьма далека от нас и что наша цель состоит в том, чтобы обеспечить русскому народу право самоопределения, и чтобы он мог свободно избрать ту форму правления, какую сочтет наилучшей.