Око Судии - Р. Скотт Бэккер

Ахкеймион пробежал взглядом вокруг, убедился, что Клирик далеко и не услышит, потом снова посмотрел на нее со смесью досады и многозначительности — это выражение становилось у него особым «лицом для Мимары», хотя сейчас он в глубине души признавал, что на сей раз это она предлагает ему мир.

— Сейчас не время, девочка, — отрезал он. Как ее могла занимать подобная чепуха, после того, что они только что слышали — и при том, что может ждать их впереди, — это было выше его понимания. Если и кажется она сумасшедшей, то не столько из-за помрачений ума, сколько от разброда в чувствах.

— Это из-за его Метки? — настойчиво продолжала она, снова переходя на айнонский. — Ты поэтому его боишься?

Словно для того чтобы показать абсурдность ее поведения при помощи абсурдности собственного, Ахкеймион начал мурлыкать песенку, которую не переставая пели дети его раба, пока он на них не прикрикнул. Он слышал их как наяву, они звенели, вторя его хриплому баритону, эти голоса, которые плыли в воздухе, полные невинности и увлеченного восторга. Голоса, по которым он так соскучился.

— «Ножки пахнут — не беда, в речке чистая вода…»

— Иногда, — не унималась Мимара, — когда я случайно замечаю его краем глаза…

— «Попка пахнет, нюхай пальчик, — ты беги купаться, мальчик…»

— …он кажется мне каким-то чудовищем, бессильно шаркающей развалиной, черной и гнилой и… и…

Разом и песня, и раздражительность, которая вызвала ее, были забыты. Ахкеймион, подняв брови, стал внимательно прислушиваться — с сосредоточенностью, которую подстегивал страх.

Она несколько раз открывала рот и снова закрывала, пытаясь поймать губами слова для невыразимого смысла, потом беспомощно посмотрела на Ахкеймиона.

— И это зло как будто можно почувствовать на вкус, — сказал он. — Не языком даже, а скорее, деснами. Начинают ныть зубы.

Она вдруг вся стала странно беззащитной, как будто призналась в том, на что ей не хватало смелости.

— Не всегда, — сказала она.

— И такое бывает не только с нечеловеком, правильно? — В голосе Ахкеймиона горело что-то необычное, как будто боль, но боль, неразрывно связанная со страхом. — Иногда… Иногда я тоже так выгляжу?

— Значит, и ты это видишь? — выпалила она.

Он покачал головой, надеясь, что выглядит невозмутимо.

— Нет. Я вижу то, что обычно видишь ты, тень разрушения и разложения, безобразность изъяна и неполноты. Ты описываешь нечто иное. Нечто духовное, а не только эстетическое… — Он замолчал и перевел дух. Вот еще новое безумие… — Древние адепты Завета называли это Око Судии.

Говоря, он внимательно следил за ней, надеясь увидеть в ее глазах трепет. Но не находил в них ничего, кроме интереса. И понял, что эти переживания тревожат ее уже давно.

— Око Судии, — повторила она на безупречном айнонском. — А что это такое?

Сердце у него подбиралось к горлу. Он прокашлялся, чтобы высвободить его, и, сглотнув, отправил его обратно в грудную клетку.

— Это значит, что ты не просто воспринимаешь колдовскую Метку, ты видишь еще и грех…

Он умолк, потом рассмеялся, невзирая на ужас, раздирающий его изнутри.

— Что — это смешно? — спросила она дрожащим от негодования голосом.

— Нет, девочка… Просто…

— Что просто?

— Твой отчим… Келлхус…

Он выдумал это, не желая слишком далеко углубляться в правду. Но как только он выговорил эти слова, они показались ему истинными в полной мере, и смысл их оказался еще более ужасен. Таковы извращенные законы бытия, человек часто начинает верить собственным словам лишь после того, как произнесет их вслух.

— Келлхус… — ошеломленно повторил он.

— Что Келлхус?

— Он говорит, что Старый Закон отменен, что люди наконец готовы к новому Закону…

Слова из катехизиса Завета пришли к нему непрошеными, горя жаром истины, пройдя невредимыми через горнило обмана. «Потеряешь душу, но зато приобретешь мир…»

— Подумай, — продолжал он. — Если колдовство больше не считается кощунством, то… — Пусть считает так, сказал он себе. Может быть, это даже ее… охладит. — То почему тогда ты должна считать его таковым?

Он с удивлением заметил, что остановился и не идет дальше, что стоит, раздираемый чувствами, и смотрит на женщину, чье происхождение бередило в нем столько сердечных мук и чье бессовестное упрямство поставило все под угрозу. Последний из Шкуродеров прошел мимо них, бросая через плечо недоумевающие взгляды, потому что охотники и мулы уходили за пределы его света. Через несколько мгновений они остались вдвоем. Вокруг громоздились куски базальта, расстилались целые поля пыли, белели кости, которые века сделали легкими, как уголь. Свет Клирика сошелся в точку, и экспедиция растаяла до плывущей по воздуху процессии блестящих шлемов и устало колышущихся теней.

Тишина обступила их так же плотно, как темнота.

— Я всегда знала, что что-то… не так, — тихо проговорила Мимара. — Я хочу сказать, я читала, читала, все, что попадалось мне под руку о колдовстве и о Метке. И нигде, ни разу не упоминалось о том, что вижу я. Я думала, это потому, что все так… непредсказуемо, что ли, когда я вижу… добро зла. Но когда я вижу, оно горит, оно такое… Оно поражает меня глубже, чем в любой другой момент. Слишком глубоко, чтобы принимать его как должное, чтобы никто не оставил об этом никаких записей… Я знала, что тут что-то другое. Что-то наверняка не так!

Сначала ее появление, теперь это. У нее было Око Судии — она видела не только колдовство, но и проклятие, которое это колдовство предвещало… Подумать только, а он-то возомнил, что шлюха-судьба оставит его в покое!

— А теперь ты говоришь, — неуверенно начала она, — что я — своего рода… доказательство? — Она неуверенно нахмурилась, как человек, к которому приходят неожиданные открытия. — Доказательство того, что мой отчим… лжет?

Она была права… какое еще нужно доказательство ему, Друзу Ахкеймиону? В ту ночь двадцать лет назад, накануне окончательной триумфальной победы в Первой Священной войне, скюльвендский вождь все ему рассказал, предоставил ему все мыслимые доказательства, достаточно, чтобы десятилетия подпитывать острую ненависть — достаточно, чтобы привести этих охотников к их гибели. Анасуримбор Келлхус был дунианином, а дуниан не интересует ничего, кроме власти. Разумеется, он лжет.

А вот из-за нее волшебник трепетал. Она обладала Оком Судии!

Он подумал о том, как они занимались любовью, какие низкие страсти управляли ими. Холодный пот пропитал кожу и шерсть под котомкой. Ахкеймион чувствовал, что сострадание намертво прилипло к его лицу, оттого что, глядя на нее нынешнюю — бледный образ ее матери, маленькая фигурка в беловатом свете, — он видел уготованные ей страдания.