Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма - Коллектив авторов -- История

войска и стали там грузиться на транспорты «Владимир» и «Дон», на которых не оказалось достаточно места для всех, и часть кубанцев ушла на погрузку в Керчь, где была назначена погрузка частей Всевеликого Войска Донского. Небольшая группа казаков-кубанцев не захотела отправиться на погрузку в Керчь и, сохраняя оружие, ушла в местные казармы, подчинившись новообразовавшемуся в Феодосии местному большевистскому комитету. 1-я и 5-я конные батареи, бывшие в составе 1-й конной Кубанской дивизии (бывшая дивизия генерала Бабиева), грузились в Феодосии, и по прибытии после с острова Лемнос в состав 2-й Дроздовской конной батареи в Галлиполи их офицеры рассказывали, что перешедшие в распоряжение местного большевистского комитета в Феодосии казаки-кубанцы ходили по улицам с красными флагами, но к отъезжающим не были настроены враждебно и не мешали их погрузке. Транспорты в Феодосии были загружены до отказа так, что если кто-нибудь вставал с своего места, то уж больше сесть не мог. Грузившиеся части старались запастись продуктами из складов, так как и здесь продукты не были погружены в достаточном количестве. Вода выдавалась только для питья и в очень ограниченном количестве. Всюду были очереди — за водой, в уборные. На транспорты были погружены и раненные в последних боях. 3 ноября погрузка была закончена, и транспорты выходили из Феодосии по очереди в море и становились на якоря в ожидании транспортов из Керчи. И здесь побывал генерал Врангель. Когда покидали Феодосию, на транспорте «Владимир» песельники 1-й Кубанской казачьей дивизии запели молитву «Спаси, Господи…», подхваченную всеми бывшими на палубе. Многие плакали.

4 ноября закончилась погрузка частей в Керчи, и был оставлен последний клочок русской земли. Там тоже до последнего момента присутствовал генерал Врангель и сам лично руководил эвакуацией. Благодаря этому и в Керчи было сделано больше, чем можно было ожидать в подобном случае. Погрузка прошла довольно гладко, кроме того, что, по вине погруженных, перевернулась одна баржа. Нагруженные транспорты отчаливали из Керчи и уходили в море, где становились на якоря в ожидании окончания погрузки других транспортов. Погрузка шла в присутствии военного флота. Когда из Керчи отчаливал последний транспорт, красные уже входили в город и их броневик появился на набережной, но огня по транспорту красные не открыли. До сих пор причина этого не выяснена. Может быть, они не хотели, а может быть, боялись ответного огня судовой артиллерии. Во всяком случае, получилось так, что враги расстались без единого выстрела, без последнего салюта, тихо, мирно, торжественно.

Все вышедшие из Керчи транспорты присоединились к ожидавшим их транспортам из Феодосии, и целая флотилия в 30 транспортов, под охраной военного флота, оставила воды России и отплыла в Константинополь.

А. Туркул{220}

Дроздовцы в огне{221}

23-я советская

До сентября 1920 года Дроздовская дивизия стояла в Новогуполовке. В Александровске, в Северной Таврии, был с Кубанской кавалерийской дивизией генерал Бабиев.

Мы, белогвардейцы, были последними представителями Российской нации, взявшимися за винтовку ради чести и свободы России, молодым русским отбором, вышедшим из войны и революции. Русская романтика и вера, русское вдохновение были в Белой армии. Потому-то так много среди нашей молодежи, вчерашних студентов или армейских поручиков, было сильных, твердых и совершенно бесстрашных людей, удивительных смельчаков. В Белой армии были настоящие люди, настоящие души.

Последней опорой России была ее героическая молодежь, с винтовками и в походных шинелях. У красных число, там серое, валом валящее Всех-Давишь — у нас отдельные люди, отдельные смельчаки. Число никогда не было за нас. За нас всегда было качество, единицы, личности, отдельные герои. В этом была наша сила, но и наша слабость. Большевики как ползли тогда, так ползут и теперь — на черни, на бессмысленной громаде двуногих. А мы, белые, против человеческой икры, против ползучего безличного числа всегда выставляли живую человеческую грудь, живое вдохновение, отдельные человеческие личности.

Таким героическим представителем Белой армии был и генерал Бабиев, сухопарый, черноволосый, с кавалерийскими ногами немного колесом, с перерубленной правой рукой. В конных атаках генерал рубился левой. Этот веселый и простой человек был обаятелен. В нем все привлекало: и голос с хрипотцой, и как он ходил, немного перегнувшись вперед. Привлекала его нераздумывающая, какая-то ликующая храбрость. Такие, как Бабиев, а как много было их среди белогвардейцев, сильнее самой смерти. И останутся они сильнее смерти на вечные русские времена.

Привлекала порода Бабиева, проявлявшаяся в нем с головы до ног. Он был настоящим кавалеристом, особым существом, которое вряд ли не сродни мифическому кентавру. Казаки особенно чувствовали Бабиева. Вольная Кубань с легким сердцем прощала ему не то что горячность, но и непохвальную привычку рукоприкладничать.

Я приехал к Бабиеву условиться о боевом рейде на Синельниково. В Александровске трубят трубачи, поют песельники: генерал Бабиев обедает с трубными гласами. За обедом мы уговорились о совместном марше:

— Только давай без опоздания.

— Хорошо…

Ночью вся Дроздовская дивизия, которой я в то время командовал, выступила левее железной дороги, а правее, впотьмах, с озябшим ржанием поцокивая копытами, потянулась кубанская конница Бабиева. В голове шел Первый полк, а в голове Первого полка вторая рота под командой маленького поручика Бураковского{222}, почти мальчика: худенький, голубоглазый, с ослепительной улыбкой, легкий, как ветерок, всегда веселый, как зяблик.

В темноте наши головные атаковали хутор. Красную конницу мгновенно выбили и, к рассвету, стремительно двинулись в атаку на Синельниково. Наша голова, как щит, передовая вторая рота с Бураковским в порыве атаки далеко оторвалась от полка. Она приняла весь удар контратаки противника. Вот когда можно было видеть отвратительную ползучую силу числа. Валами, вал за валом, большевистские цепи, колышась, с невнятным гулом, накатывали на роту.

За головной ротой шел штаб Дроздовской дивизии. Мой помощник, генерал Манштейн, скакал рядом, его конь терся бок о бок с моим конем. Светилось тонкое лицо Манштейна, рыжеватые волосы были влажны от росы; я помню, как он придержал коня, следя за серыми валами большевиков, затоплявшими редкую цепь малиновых фуражек. Наша