Наваждение - Пола Вольски

– Как это гнусно! – вспыхнула Элистэ. – Какие скоты эти экспры! К чему им такая мелкая бессмысленная жестокость?

– Точно не скажу, госпожа, но я прямо еле на ногах устояла. Не знала, куда смотреть, да и другие тоже. Некоторые захихикали – знаете, как вот ежели человек сбит с толку, но не хочет показать. Но смеялись недолго, и, я думаю, пленники даже не услышали – такие они были убитые, что ничего не замечали. Мне стало жалко их, госпожа, и не только мне. Я слышала, кто-то шепнул, что они хорошие депутаты и хорошие люди и так с ними поступать негоже. Но кругом рыскали народогвардейцы, и вслух говорить было страшно. Ну, выстроили всех четверых перед этой штуковиной, – продолжала Кэрт, – и они там стояли, пока читались обвинения. Но если они и вправду во всем этом повинны, тогда они, само собой, заслуживали смерти.

– А они виновны на самом деле? – спросила Элистэ.

– Не могу сказать, госпожа, да или нет, а только разговоры закончились, и перешли к делу. Палач схватил первого пленника и зашвырнул его прямо в этот шкаф. И тут вышло, что вроде как эта штука живая. Двери захлопнулись сами по себе, а огни делались все ярче и ярче, а шум громче и громче, а потом большая вспышка – прямо больно глядеть, и все было кончено. Двери сами открылись – и, госпожа, там внутри ничего не было. Только кусок веревки. Я не могла глазам своим поверить. Да и никто не мог – слышали бы вы, какие начались вопли и крики! А палачу словно и дела нет. Он взял вилы и, как ни в чем не бывало, вытащил веревку наружу. А потом остановился и будто погладил этот шкаф – провел по нему рукой, даже по шипам, и, клянусь, он разговаривал с этой штукой. Я не слышала, но видела, как у него губы двигались. И выражение у него было такое, словно он с родственником разговаривает. Чудно это мне. А потом три остальных пленника – бум, бум, бум – один за другим, как и первый. Все заняло несколько минут, вы не поверите, до чего все это быстро, и как… как чисто там после этого, ни кусочка не остается, словно никого и не было.

– В некотором смысле это даже хуже, чем… – Элистэ, вздрогнув, замолчала.

– Ну, тем и кончилось, – заключила Кэрт. – Солдаты, начальник тюрьмы и палач, сделав свое дело, ушли, а шкаф так и оставили во дворе. Мы потолкались еще на улице, посмотреть, что будет, но больше ничего не было, и я пошла домой. Вот почему я так поздно, госпожа.

Элистэ молчала, не зная, что сказать.

– Да, и вот еще что, – припомнила Кэрт. – Пока все это происходило, из окна тюремной башни глядели два каких-то человека, и люди в толпе говорили, что один из них – это сам Уисс в'Алёр.

Со своего наблюдательного поста у окна в верхнем этаже центральной башни «Гробницы» Уисс в'Алёр – или просто Валёр, как он недавно переименовал себя из соображений скромности – видел все происходившее. Он отметил превосходную работоспособность Кокотты, несгибаемость народогвардейцев, похожих на автоматы, извращенное поклонение кузена Бирса.

А публика? Чародейные пассы, неохотно произведенные его отцом, позволили с одного взгляда оценить реакцию зрителей. Уисс увидел, что горожане были напуганы, сбиты с толку и взволнованы. Первозданная жестокость Кокотты казалась им отталкивающей и приятно возбуждающей. Многие были довольны зрелищем, но боялись признать это, некоторыми владели смешанные чувства, а кое-кто испытывал подлинное отвращение. Ну, это, разумеется, пустяки. Удовольствие можно усилить, тошноту подавить – по поле Уисса. Его собственные таланты, при поддержке чар отца, давали достаточно власти для этого, даже больше, чем нужно.

Разве нет?

Но сомнения оставались, подрывая его уверенность в себе и расшатывая нервы Ему необходимо избавиться от них ради себя самого и блага страны. Он обязан защитить себя Это его долг перед Вонаром.

К счастью для страны, Уисс мог положиться на преданность и сотрудничество Народного Трибунала, где ведущие юристы с готовностью подчинялись мудрым решениям Комитета Народного Благоденствия. Кого порицал Комитет, тех приговаривал Трибунал, а сам Комитет состоял из преданных экспроприационистов, истинных патриотов, хороших людей (была, правда, парочка исключений, которыми стоило заняться), и Уисс всегда мог на них рассчитывать.

Он возвратился в свой кабинет в Комитете Народного Благоденствия и отдал соответствующие приказы, после чего Трибунал оказался завален делами. Самые глубокие и сырые казематы старой «Гробницы» впервые за века увидели людей, потом оказались заполнены до отказа, а затем чуть не треснули от количества обитателей. Избыток арестованных распределялся по двум тюрьмам поменьше – в «Остроге» и «Сундуке», находившихся в противоположных концах города. Скоро были заполнены и они, и тогда начали использовать не слишком надежные камеры в окружных жандармских участках. Задействованными оказались также некоторые погреба и склады, а в одном примечательном случае – даже пересохший колодец. Это было просто постыдно. Требовалось или больше места, или меньше арестованных. С точки зрения Уисса, решение этой задачи сомнений не вызывало.

У Кокотты было много дел и забот, и она хорошо питалась. Вначале ее рацион состоял из политических противников Уисса Валёра – реальных и воображаемых. Упрямые и непокорные члены Конституционного Конгресса попали к ней самыми первыми, в ряде случаев в сопровождении друзей и членов семьи. За ними последовали непримиримые журналисты, недовольные и слишком открыто выступавшие с критикой. Почти каждый день во дворе «Гробницы» происходили казни – одна, две, три. Жители Шеррина вскоре привыкли к виду Кокотты, ее голодным шипам и обнаженным жертвам. Первоначальное потрясение от ее внешнего вида и способа уничтожения людей быстро улеглось, и публичные казни стали для многих излюбленной формой бесплатного развлечения.

Как-то дождливым осенним утром Уисс сидел один в кабинете, читая донос секретного агента, работавшего под кодовым именем Чечевичная Похлебка. Сеть агентов была настолько разветвленной и писали они так много, что утомительный труд по прочтению доносов обычна исполняли самые высокие чины жандармерии и младшие члены Комитета. Изредка некоторые сообщения предлагались вниманию председателя Комитета. Но рапорт Чечевичной Похлебки заслуживал особого внимания, поскольку относился к персоне кузена председателя. Уисс прочел:

«…есть люди, которые посещают казни почти ежедневно. Они приходят ранним утром, чтобы занять самое удобное место у ворот, и часто ждут там часами. Эти любители, именующие себя: мужчины – дружками Кокотты, а женщины – подружками Кокотты, – в последнее время разработали изысканную систему связанных с казнью деталей. Они изобрели сложную градацию рангов, согласно которой приговоренные к смерти преступники распределяются по категориям в соответствии с воображаемым критерием желательности для Кокотты. Многие из этих позеров якобы способны различить – по игре и интенсивности света, – в какой мере то или иные приношение приятно Чувствительнице Кокотте.