Корона для «попаданца». Наш человек на троне Российской Империи - Алексей Махров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот что. На сцене – приезд жениха Ольги – Ленского, в сопровождении Онегина. Да пес с ним, с Онегиным, но Ленский-то, Ленский! Мама моя, императрица, Ленский – в усах и эспаньолке! Интересно узнать, какой придурок так загримировал Фигнера?
– Александр Петрович, – обращаюсь я к Гревсу, который в нашей компании наименее пьян, – будьте так любезны, узнайте, какой дурак назначил Ленскому такой грим? И велите там, чтоб ко второму действию его перегримировали…
М-да. Похоже, я поторопился с определением степени опьянения Гревса… Он отправляется на задание немедля, попутно спотыкаясь об кресло. Авось жив останется…
На сцене меж тем разворачивается действие. Ей-ей, этот Ленский-д’Артаньян начинает меня раздражать. Ничего, сейчас узнаю, кто так загримировал «поклонника Канта и поэта», и мало ему не покажется…
– Г-государь…
О, вот и Гревс явился.
– Ну, и кто там такой умный?
– Государь, а… – Гревс явно не знает, как сказать, – его… в общем, он не в гриме.
– Как это – не в гриме? – обалдело интересуется Димыч.
Из дальнейшего рассказа Гревса выясняется, что Фигнер наотрез отказался бриться, заявив, что публика ходит не посмотреть на Ленского, а послушать его, Фигнера, голос. Ну, наглец! Зря он так, право…
Я поворачиваюсь к Моретте:
– Душа моя, я должен ненадолго тебя оставить. Дело в том, что тут возникли некоторые проблемы с господином Ленским, который, – у меня, кажется, родилась неплохая идея! – который должен явиться перед вами без этой мефистофельской бородки. Сейчас мы все уладим…
За кулисами людно, но это многолюдство мгновенно развеивается дымом, когда там появляемся мы. Так, ну и где тут Фигнер?
Я останавливаю какого-то человечка:
– Любезнейший, вы не подскажете мне, где гримерная Фигнера?
«Любезнейший» трясущейся рукой показывает мне на дверь. Ага… Ха, а вот и сам «г-н Ленский», собственной персоной:
– Ваше высочество, я польщен…
– А я – нет. Любезный, какого черта вы себе позволяете? Ленский должен быть с чистым лицом. Извольте немедля привести себя в надлежащий вид!
Фигнер начинает бормотать, что это невозможно, что борода и усы – его собственные, и он не намерен на потеху…
– Не намерены? Как угодно, как угодно… Вот только дело в том, что я намерен. А ну-ка…
«Ленского», как он есть, во фраке и брыжах, усаживают на стул. Попытки вырваться жестко пресекаются. Без мордобоя, но не менее эффективно.
– Егор, братишка, пошли кого-нибудь из своих за гримером. И пусть прихватит с собой все, что может потребоваться.
Через секунду перед нами появляется седой гример с бледным лицом и трясущимися руками. Ну а он-то чего перепугался?
– Ефим! – Посланный за гримером атаманец вытягивается во фрунт. – Ты зачем так перепугал господина гримера? Ну что ты ему, братец, наплел?
– Дык, твое велико… – Ефим не большой мастак говорить, хотя на шашках – мастер, каких еще поискать! – Я тока и сказал, шоб шел скорее, шо государь ждать не любит…
– Небось ухи обещался обрезать, – меланхолично замечает Шелихов, – дык ведь не обрезал же…
– Ну-ну, господин гример, успокойтесь. – Я успокаивающе хлопаю старика по плечу. – Ефим – добрейшая душа, а что с виду грозен – вам ли не знать, как обманчив может быть внешний вид?
Гример икает и быстро-быстро кивает. Мне становится страшно: а голова у него не оторвется?
– Но к делу. Вот этого, – я указываю на Фигнера, – надлежит загримировать так, чтобы он был похож на Ленского. Приступайте!
Гример дотрагивается до уса тенора и издает какой-то горловой звук. По-видимому, это означает вопрос: что делать?
– То есть как «что делать?» Брить. К чертовой матери брить!
Дрожащими руками гример взбивает пену и берет в руки бритву. Э-э! Так не пойдет! У бедолаги так трясутся руки, что он, пожалуй, зарежет русского итальянца! Ну, это лишнее… Э-эх, опять придется все самому…
Не помню, как в моих руках оказывается бритва. Сознание возвращается ко мне в тот момент, когда вопящий, но крепко сидящий на стуле Фигнер уже без бородки, одного уса и… половины волос на голове! Блин, увлекся!
– Вот, господин Фигнер, а сделали бы сами – обошлось бы без бритья головы. А так будете ходить со стрижкой по-николаевски!
Через пять минут все кончено. Фигнер сидит с трясущимся подбородком, похожий на Агопита из старого детского фильма[207]. Ну-ну, чего ж так переживать-то?
Димыч подходит поближе. Он проводит ладонью по бритой голове, а затем произносит:
– Ну, если цесаревич брил, то освежить и миллионеру не зазорно! – С этими словами он вытаскивает из кармана серебряную фляжку с коньяком и обильно смачивает им салфетку, которой и протирает голову «клиента», приговаривая: – Вот какой у нас красивый мальчик, блестящий, как коленка…
Делает он это так уморительно, что все покатываются со смеху, даже бледный гример. А вот кстати:
– Теперь будьте добры, загримируйте его как положено. Желаю здравствовать, господа…
Можно обратно в ложу. Посмотрим, как понравится Моретте новый, настоящий Ленский…
Из раздела «Светские новости» газеты «Петербургские ведомости»
Вчера около полудня на Дворцовой площади и Невском проспекте наблюдалась странная ажитация среди гуляющей публики. Она была вызвана испытаниями нового средства передвижения – самобеглых колясок конструкции купца первой гильдии Александра Рукавишникова. По слухам, в испытаниях приняли непосредственное участие их императорское величество Александр и их императорское высочество Николай. Означенные коляски носились по Невскому со скоростью, превышающей 30 верст в час. Движение колясок вызвало большой переполох в уличном движении. Было напугано множество людей и лошадей. По счастью, никто не пострадал.
Из рекламных сообщений газеты «Петербургские ведомости»
Открытие невиданного аттракциона! После триумфа в Москве и Нижнем Новгороде! А теперь и в Санкт-Петербурге – Кинематографический театр «Иллюзион»!
В программе ленты: «Видовая панорама с высоты Волжского обрыва», «Прибытие скорого поезда на Николаевский вокзал», «Бал-маскарад в Коммерческом училище».
На Невском проспекте открывается магазин-салон Торгового дома «Братья Рукавишниковы»! Среди товаров: револьверы «Кистень» и «Клевец», пятизарядные штуцеры «Пищаль», подзорные трубы, бинокли, музыкальные проигрыватели, швейные машинки и гвоздь ассортимента – автомобиль «Жигули».
Рассказывает Олег Таругин (цесаревич Николай)
Все хорошее когда-нибудь заканчивается. Закончился и Димкин визит в Питер. Через три дня мой друг решительно заявил, что все дела в столице переделаны. Презентация устроена, магазин-салон открыт, пора бы уже и честь знать. Уехал в свой Стальград «Суворов» русской промышленности… А у меня снова начались «трудовые» будни.
Как выяснилось, проблемы с Финляндией, которые я, после беседы с Гейденом, посчитал решенными, только-только начались. По моей настоятельной просьбе Федор Логгинович написал обстоятельнейший доклад по положению в Великом княжестве. Прочтя первые четыре страницы, я пришел к выводу, что работа с финнами, пожалуй, займет на три-четыре года больше, нежели я предполагал. По окончании двадцать шестой страницы я понял, что, наверное, я несколько неотчетливо представлял себе все сложности борьбы с финским сепаратизмом. Дочитав до конца, я в изнеможении откидываюсь на спинку кресла. Мама моя, императрица! Чего ж с ними, чухонцами долбаными, делать?! Это как же мы докатились до жизни такой?! Неужто все так плохо?!
– Филя! – В кабинете, точно чертик из табакерки, возникает Махаев. – Свяжись с Целебровским, сообщи о встрече в условном месте через два часа!
Филимон исчезает, а я открываю новый отчет Министерства финансов. Да что ж такое?! Час от часу не легче! Новый министр, господин Вышнеградский, предлагает еще повысить ввозные пошлины! И до чего грамотно обосновывает, подлец! Так, ну тут я с ходу не разберусь, надо Бунге звать. И велеть отгектографировать отчет, Димычу переслать…
При встрече с Альбертычем на конспиративной квартире я, не тратя времени на лишние церемонии, сую ему в руки доклад Гейдена:
– Вот, Альбертыч, изучи.
Пока Политов-старший занят, я отдаю приказ снять копию с отчета Вышнеградского и переслать его нарочным Политову-младшему. К тому времени, как я возвращаюсь к столу, Альбертыч уже бегло проглядел документы и теперь выжидательно смотрит на меня.
– Вот что, Владимир Альбертович. У себя все еще раз внимательно изучишь. Но пока скажу главное: из доклада ясно следует, что проведи я сейчас не то что половину запланированных реформ, а хотя бы пятую их часть, то Россия в конце XIX века получит прямо под Питером Чечню-XXI!
Альбертыч молчит, всем своим видом ясно показывая: «Я-то здесь при чем?»
– Альбертыч, очень тебя прошу: проверь все сам. И дай мне отчет: так ли плохо, или у страха глаза велики? Трех недель хватит?
