Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII - Дмитрий Быстролётов

Команда принялась за работу: на пробоины завели куски брезента и прижали его к бортам канатами. Скорость погружения замедлилась. Команда выстроилась в ряд и передавала из рук в руки ведра с водой, почерпнутой в трюме, выливая ее за борт. Ведра немедленно обледенели и стали очень тяжелыми, емкость их уменьшалась.

Прошел час, другой, третий, а положение не улучшалось. «Эглон» тонул медленно, но верно. Дело кончилось бы плохо, если бы не счастливый случай: их увидел портовый буксир «Мировая революция», возвращавшийся в Одессу с маяка на Тендерской косе, куда он отвез новогодние подарки.

С буксира в трюм завели толстую трубу, насос заработал на полный ход, и «Эглон» словно выпрыгнул из ледяного месива. Тем временем команда подвела под шхуну два толстых буксирных троса, и обледенелый «Эглон» был принайтовлен к борту буксира. Потерпевшие аварию получили по стакану самогона и повалились спать под веселые крики и песни спасителей.

Но приказ ЧК никто не отменял. Двадцать четыре часа не прекращались ремонтные работы, и через сутки в море вышел небольшой караван судов: впереди готовил проход буксир, сзади шла шхуна. За кромкой льда «Мировая революция» дала прощальный гудок, и «Эглон», кренясь и пеня волны, взял курс на Варну, чтобы прибыть к месту встречи следующей ночью.

Ночь оказалась удобной для операции: на берегу праздновали Новый год; то там, то сям в небо взлетали ракеты. Шхуна точно в 3:00 вышла на траверз двух береговых створов и легла в дрейф. В 3:05 черное небо над берегом прорезала зеленая ракета и в 3:10 — другая. Все шло по плану. На палубе, волнуясь, собрались четверо чекистов — двое мужчин и две женщины. Между ними стоял тяжелый черный саквояж весьма мирного вида, который был доставлен на судно большим нарядом матросов под командой одетых в черные кожаные куртки чекистов с маузерами у колен. Это была нелегальная политическая литература для белых. К величайшему удивлению команды, а особенно Андрея, оба комиссара облачились в форму офицеров деникинской армии с полковничьими погонами. Пожимая на прощание руку Андрею, Степан Карлович улыбнулся:

— О самом главном я с тобой не успел поговорить. Ну, ничего, встретимся — закончим разговор!

— Где встретимся? — растерявшись, едва успел произнести Андрей. — Что у нас главное?

Но из темноты уже показалась шлюпка встречавших, и Северский по-турецки начал слова пароля:

— Сен тюркче белюрсен?

Со шлюпки крикнули по-болгарски:

— Кончай, Северский! Здесь недалеко пограничный катер! Садитесь, а шхуна пусть поворачивает в открытое море. И зажгите огни!

Чекисты со своим саквояжем и женами пересели в шлюпку, и она исчезла во тьме.

— Огней не зажигать! — крикнул Женька. — Рулевой, курс ост, через полчаса норд-норд-ост! Поднять все паруса!

У штурвала стоял Андрей, рядом с ним молча сосал трубочку капитан Казе. Матросы шарахнулись к снастям, чтобы выполнять команду, как вдруг турок Селим рванулся к Женьке и вцепился ему в горло:

— Кепек! Урус! Русская собака! Я хочу домой! В Турцию!

И сразу же татарин Коча и оба моториста, высунувшиеся из машинного отделения, поддержали Селима:

— В Турцию! В Турцию!

Женька сделал ошибку: вместо того чтобы сначала свалить Селима ударом кулака, он полез правой рукой в карман за пистолетом, учитывая, очевидно, что кулаками со всеми не справиться. Селим дал ему подножку, и оба покатились по палубе, Андрей хотел кинуться на помощь, но резкие порывы ветра опасно накренили шхуну, терять управление было нельзя: катер пограничников был близко. А капитан продолжал молча и безучастно курить. Это была решающая минута. Неожиданно, бросив снасти, на помощь Женьке кинулся Христа. Он уже ухватил за шиворот Селима и стал отрывать его от Женьки, уже Женька уперся локтями и пятками в палубу и выскользнул из-под навалившегося на него турка, как татарин Коча схватил одну из тяжелых рем-бовок, которыми вращают барабан при поднятии якоря, и ударил Христу по голове. В свисте ветра между снастями стон раненого не был слышен: Христа просто разжал руки и отвалился в сторону. Коча бросился на поднимавшегося Женьку, но по мачтам и палубе скользнул белый луч небольшого прожектора, и голоса за бортом закричали по-болгарски:

— Эй вы, на шхуне! Почему шляетесь без огней?

Исход борьбы был решен. Через неделю «Эглон» отшвартовался на набережной у Сели-базара и высадил нескольких пассажиров-болгар, видимо, спекулянтов.

Капитан Казе никого не выдал, но списал на берег Андрея и Женьку как зачинщиков. Расставание было коротким:

— Просцайте, мальциски! — Казе крепко пожал увольняемым руки, и оба они влились в миллионную армию безработных города.

Женька купил на толчке краденый американский паспорт, через месяц в Нью-Орлеане обменял его на другой, настоящий, в Сан-Франциско окончил морское училище и стал Джином Эдемсом, бравым капитаном американского торгового флота.

Судьба Андрея сложилась иначе. Боясь оторваться от России, он остался в фантастическом городе, которого уже нет на земном шаре, — в Константинополе времен союзнической оккупации, в городе, переполненном греческими, армянскими и русскими беженцами. Этот город ужасов сгинул после того, как под восторженные крики: «Яшасын, Мустафа Кемал-паша! Чок яша!» — турки на плечах внесли туда первых триста солдат-освободителей, когда поработители позорно бежали, когда железной метлой хозяева очистили свой дом и переименовали его в Стамбул.

Но о Константинополе, где Андрей едва не умер с голоду, стоит сказать несколько слов: живых очевидцев тех далеких дней, ставших уделом истории, осталось не так уж много…

Живописнейший, тысячу раз воспетый и проклятый город длинной полосой тянется вдоль пролива и разделен двумя параллельными Босфору улицами — верхней, Парой, и нижней, Галатой. Пэра — это светлый мир банков, посольств, богатых магазинов и нарядной публики. Галата — торговая портовая часть с шумной многоязычной толпой моряков, докеров, воров и проституток. Между нижним и верхним городом тянутся ступенчатые улицы и переулки, где прячутся разврат и уголовщина. Каждый вечер с американских, английских, французских и итальянских военных судов на берег высаживаются тысячи моряков и морских пехотинцев — сытых и здоровых молодых людей, у которых карманы лопаются от денег. Эти бездельники жаждут удовольствий, и город, где всё продается и покупается, предлагает им самый широкий выбор. За доллар можно ваксой разных цветов почистить лицо бывшего врангелевского офицера, за два — напоить его пивом и заставить с дерева мочиться на головы прохожих, за три — провести ночь в притоне с тараканьими бегами, за пять — попасть в «гарем турецкого паши», где нагие жены белых офицеров картинно возлежали на коврах и предлагали опий или гашиш. Предлагалось все, что спрашивалось и покупалось. А за полдоллара юркие проводники из бывших петербургских пажей и правоведов вели матросов и солдат на Тартуш — в обширный квартал публичных домов и опасных вертепов. Опасных потому, что счастливцам, которые там много выигрывали, при выходе всаживали нож в спину, забирали деньги, а труп швыряли в потоки мочи и помоев, струившиеся по обеим сторонам мостовых-лестниц. Эти ступенчатые спуски нелегко себе представить. На мокрых зловонных ступенях лежат тысячи беженцев, копошатся дети, умирают больные и старые. Умерших волочат вниз, на Галату, и подбрасывают там так, чтобы утром труп заметил и убрал патруль английской полиции. Над лежащими беженцами пышно вьются по стенам виноград и цветы-вьюнки, розовые и голубые. На уровне второго этажа, откуда на улицу выливают нечистоты и сбрасывают мусор, с одной стороны на другую протянуты веревки или перекинуты шесты. По ним вьются цветы, с них между сохнущим бельем свешиваются роскошные гроздья винограда и гирлянды разноцветных электрических лампочек вперемежку с пестрыми флажками всех стран мира. Это — неимоверно цветистый, колышащийся на ветру потолок, под которым полутемно, сыро и смрадно. Справа и слева — только публичные дома. Их окна длинны, как витрины, они без стекол, но с подоконниками, на которых голые женщины аккуратно разложили груди разного цвета и всевозможных размеров и веса: каждый прохожий может выбрать себе товар на ощупь. Все женщины одновременно кричат на разных языках, рекламируя достоинства своего товара. В довершение турецкие городские власти для увеселения иностранцев посылают сюда шарманщиков: носильщик, сгорбившись от натуги, со стоном волочит на спине, подпирая плечи костылями, мощное сооружение вроде церковного органа, рабочий в поте лица покручивает ручку, и чудовищная шарманка изрыгает дикие звуки, похожие на оглушительный рев тысячи ишаков. Все в целом — совершенное безумие, сыпнотифозный бред: скачущая по ступенькам пестрая и пьяная толпа, качающиеся разноцветные лампочки, невероятная смесь звуков и запахов, кривляющиеся синие, черные и желтые женщины.