Гений войны Суворов. «Наука побеждать» - Арсений Замостьянов

Горькая истина Швейцарского похода состояла в том, что раненые русские солдаты достались французам. Да, Суворов привёл с собой около полутора тысяч пленных — и можно было обоснованно надеяться на возвращение русских пленных, на обмен. Но сам факт оставления израненных солдат, которые погибли бы при транспортировке через горы, производил и производит гнетущее впечатление. Суворов, конечно, не забывал о своих раненых солдатах, оставшихся в горах, как и о захваченных в плен под стенами Цюриха, из корсаковского корпуса. В январе 1800 г. в Грудиме он пишет письмо вице-канцлеру Степану Алексеевичу Колычеву, который был сперва тайным советником русского посольства в Вене, а в октябре принял дела у провинившегося перед Павлом чрезвычайного посла в Вене графа А.К. Разумовского. В переписке с Колычевым Суворов уже высказывал резкое недовольство политикой Тугута, от Колычева полководец ждал энергичных действий по вызволению русских пленных. Суворов писал этому предприимчивому дипломату: «Поелику ныне я с войсками обращаюсь к пределам России, то вашего превосходительства покорнейше прошу исходатайствовать о скорейшем размене: при переходе гор в Клариссе за ранами оставленных 780, в Цюрихе захваченных за 3000 и разноместно 200. Всего за 4000 человек; також и о вывозе в Россию наших раненых из Павии и 8 пушек из Вероны, по неимению лошадей там оставленных, равно и четырёх в Александрии за разбитием лафетов». Колычев откликнется — и Суворов специальным ордером поручит испытанному генералу Розенбергу при посредстве Колычева заняться разменом пленных.

В Кобрине, в марте, Суворов прокомментирует Швейцарский поход уже пред тенью гроба, в основательном письме рейхсканцлеру фон Гримму: «Нам потребовалось 15 дней, чтобы очистить Италию, но меня прогнали в Швейцарию, чтобы там уничтожить. Эрцгерцог при приближении нового русского корпуса, хотя и располагал армией на одну треть сильнее русской, всё же представил ей удерживать все занятые пункты и хладнокровно ушёл, не помышляя о возвращении. Тогда неприятель, благодаря перевесу в силах, добился блестящих успехов. Я был отрезан и окружён; день и ночь мы били врага и в хвост, и в гриву, брали у него пушки, которые бросали в пропасти за неимением транспортов. Враг потерял в 4 раза больше нас. Мы везде проходили с победой и соединились в Куре. Оттуда выступили через Брегенц и Линдау к Констанцскому озеру. «…» Итак. Гора родила мышь. Наш мудрый первоначальный образ действий в Пьемонте сильно повлиял (на жителей) вплоть до Лиона и даже на Париж, за который я отвечал бы в день Богоявления. Не владея искусством ни ведения войны, ни установления мира, кабинет, погрязший в лукавстве и коварстве, вместо Франции, заставил нас всё бросить и отправляться по домам». Суворов не смущался говорить нелицеприятные вещи архитектору австрийской внешней политики. В том же письме он разъяснял Гримму, что считает возможным возвращаться на фронт только во главе стотысячной армии, разъясняет и то, что Австрия после сражений 1799 г. стала сильнее и получила немало козырей для войны с Францией даже без помощи России, в союзе с Британией.

Наконец, в Линдау к Суворову присоединились войска Римского-Корсакова и принца Конде. Суворов холодно, не без нарочитого сарказма, принял Римского-Корсакова — и публично, и в беседе один на один. Ещё Милютин, рассказывая о встрече Суворова с принцем Конде, сетовал, что о встрече с Римским-Корсаковым не осталось никаких известий — а была ли она в Линдау? Конечно, ходили легенды о взбучке, которую устроил Суворов разбитому генералу, но их достоверность сомнительна. И только в 1870-е гг. была напечатана запись А.В. Висковатого рассказа Леонтия Фёдоровича Трефурта. Трефурт в 1799-м служил секретарём при Суворове. По его рассказу, в приёмной комнате, перед встречей с Римским-Корсаковым, Суворов устроил целый спектакль, приговаривая: «Помилуй Бог! Александра Михайловича надобно принять чинно: он сам учтивец, он придворный человек, он камергер; он делает на караул даже неприятелям и в сражении». Продолжим цитату по записи Висковатого: «Вошёл Корсаков с рапортом в руке, бледный и, по-видимому, сконфуженный. Ему неприятен был приём при всех; он желал и надеялся быть принятым один, в кабинете. Суворов приветствовал Корсакова лёгким поклоном и, принимая от него рапорт, стоял минуты две, зажмурив глаза. Вдруг он будто пробудился от сна и сказал громко: «Александр Михайлович! Что мы?.. Треббия, Тидона, Нови… сёстры… а Цюрих?» «…» Повторив это ещё раз, он спросил случившийся в комнате офицерский эспантон и, делая им приёмы, сказал Корсакову: «Александр Михайлович! Как вы отдали честь Массене? Так, эдак, вот эдак?.. Да вы отдали ему честь не по-русски, помилуй Бог, не по-русски!»

После этой педагогической экзекуции Суворов позвал Корсакова в уединённую комнату и, как пишет Висковатый, после тихой часовой беседы «Корсаков вышел как убитый, на нём лица не было». Если представить себе ещё раз подробности суворовского похода, яснее станет психологическая мотивация серьёзных претензий к Корсакову, «проспавшему» Цюрих. Проигранное сражение при Цюрихе сломало ход кампании, стало в своём роде решающим: после него для Суворова война превратилась из наступательной в оборонительную. Болезненный и унизительный удар — его трудно было простить. И даже хорошие впечатления от Корсакова, которые остались у Суворова после кампании 1789 г., после 1794-го, когда генерал в патриотическом порыве явился к Суворову в Варшаву, уже не смягчали оценок цюрихского позора.

Указом императора и генерал-лейтенанта Римского-Корсакова, и генерал-майора Дурасова, и троих генералов, попавших во французский плен, включая Остен-Сакена, отставили от службы. Римский-Корсаков бесславно распрощался с войсками и отправился в Россию, где в деревенской тиши засел за мемуары о Швейцарской кампании. На службу его возвратит новый государь, Александр I, который уже в 1801 г. присвоит Римскому-Корсакову высокое звание генерала от инфантерии. В годы Наполеоновских войн он будет военным губернатором Литвы. Скончается он уже в годы правления Николая I, членом Государственного совета, немного недотянув до девяноста лет. Мало кому из русских генералов досталась столь долгая и бесславная жизнь.

Войска Римского-Корсакова перешли под командование старика Дерфельдена и Розенберга. Суворов разделил всю свою 35-тысячную армию на два корпуса, командование над корпусами возложил на испытанных генералов Дерфельдена и Розенберга. 19 октября, вместе с Дерфельденом, Суворов покинул Линдау. Был ли он разочарован и растерян? Судя по переписке тех лет и по расстроенному здоровью генералиссимуса, Суворов как трагедию воспринимал невозможность уничтожения Французской республики. Но, будучи человеком эмоциональным, он не мог отмахнуться и от громких почестей, которыми величал Суворова весь мир после Итальянского и Швейцарского походов. К горечи от австрийского предательства (а Суворов иначе и не называл маневры гофкригсрата) примешивались гордость за непобедимую русскую армию и ощущение кульминационного взлёта личной славы. Как-никак он стал одним из немногих истинно заслуженных генералиссимусов в истории армий (нередко это звание доставалось титулованным особам не за военные заслуги).