Атаман Семенов - Валерий Поволяев

Пулемет лежал на том же месте, несуразный, похожий на круглое полено с прибитым к нему рогачом-ухватом, которым из печи вытягивают чугуны, тарелкой диска пулемет зарылся в землю.

Страха не было. Более того, дед почувствовал, что в нем рождается некий охотничий азарт. Он ждал. Деду было понятно, что эти люди не уйдут, пока не убьют его. Убить его они, конечно, убьют, но только один он к «верхним» людям не отправится, кое-кого обязательно прихватит с собой.

Но главное — он задержит налетчиков здесь, и чем дольше он будет держать их в этой цветущей долинке — тем лучше. В конце концов Вырлан услышит выстрелы, догадается, что тут происходит, и приготовится к достойной встрече, не то ведь этот ловкий поручик возьмет золотоискателей врасплох... Не будет этого. Старик почувствовал, что из правого глаза у него — почему-то только из правого — выкатилась теплая слезинка, нырнула в бороду.

Не думал он, не гадал, что жизнь его закончится так внезапно. Хоть и готов он был к смерти, а умирать не хотелось. В последнюю минуту обязательно оказывается, что человек, несмотря на всю свою готовность к судному дню, бывает к нему постыдно не готов, внутри обязательно появляется слабость, по жилам и мышцам проносится неверящий озноб, в висках начинают стучать звонкие молоточки, вызывать ломоту и боль. Из глаза — опять из правого — выкатилась теплая крохотная слезка, поспешно проскользила по щеке и нырнула в бороду.

Неожиданно на пулемет наползла прозрачная тень, коснулась разогретого солнцем пулеметного ствола и стремительно, словно чего-то испугавшись, отодвинулась назад. Старик ждал. Ему показалось, что слишком громкое дыхание выдает его, — Тимофей Гаврилович съежился, задержал дыхание, стволом винтовки поймал камешек, лежавший в полуметре от пулемета — высчитал, что это будет крайняя точка, которой обязательно коснется человек, прежде чем ухватит пулемет.

Пробитое плечо начало неметь, боль, накатывавшая волнами, успокоилась. Пространство перед глазами порозовело, в нем появились меленькие светлые точки, кожа на лице тоже онемела, сделалась чужой, перестала что-либо чувствовать.

Через несколько минут около камня, который старик держал на мушке, появилась длинная, узкая, похожая на нож тень. Кто-то палкой, находясь вне пределов видимости старика, пытался подтянуть к себе пулемет, но он был слишком тяжел — палкой с ним не справиться. Старик потеснее прижал к себе приклад винтовки и замер.

Прошла еще минута, и он увидел, как по пыли, разгребая ее руками, пластается круглоголовый лопоухий казак с коротким чубчиком, прилипшим ко лбу. Старик спокойно перевел мушку на круглую, схожую с тыквой голову и нажал на спусковой крючок.

Раздался выстрел. Хоть и ожидал его старик, хоть и готовился к отдаче, а винтовка здорово саданула его в раненое плечо, оно мгновенно отозвалось на удар болью. Тимофей Гаврилович не удержался, вскрикнул.

Пуля всадилась круглоголовому прямо в ухо, в черную впадину, выбила целый сноп красных брызг.

— Вот так-то будет лучше, — пробормотал старик, выбрасывая резким движением затвора на пол стреляную гильзу, поспешно переместился в другой угол дома. — Лежи там, отдыхай. — Загнал в казенник новый патрон. — Ну, братки, подавайте следующего!

Вырлан вылез из шурфа дохнуть немного свежего воздуха, следом за ним на поверхность выбралась Кланя.

— Прошу прощения, — извинился перед ней прапорщик, — курить хочется — спасу нет.

— Курите, — разрешила Кланя.

Вдалеке послышался треск — словно разорвали кусок брезента. Вырлан настороженно вытянул голову, рот у него открылся по-ребячьи, Кланя это заметила, спросила шепотом:

— Что это?

— Тихо, Кланя!

Треск повторился — отчетливо прорезался сквозь фырканье ветра. Вырлан хлопнул себя по старой брезентовой кобуре, проверяя, на месте ли револьвер.

— Кланя, — проговорил он, стараясь быть спокойным, — садитесь на лошадь и скачите в соседние забои, поднимайте людей...

— Что? — У девушки от внезапно нахлынувшего испуга побелели губы. — Что-то с дедом?

— Ничего особенного, — как можно спокойнее и беспечнее произнес Вырлан, — просто к нам пожаловали гости. А гостей лучше принимать, когда мы все вместе, в полном составе. Скачите, Кланя!

Она по-синичьи легко взлетела в седло, шлепнула лошадь ладонью по боку. Вырлан наклонился над шурфом, ударил камнем о кусок железа:

— Мужики, вылезай быстрее!

Первым из шурфа, словно жук из норы, вылез Белов:

— Чего случилось?

— Стрельба какая-то странная у нашего дома... Два раза ударили из пулемета.

— Свят, свят, свят! — Белов перекрестился. — Кого же это к нам принесло? — Он вытянул шею, вслушался в пространство.

Из долины донесся отчетливо слышимый выстрел. За ним другой.

— С дедом-то никого нет...

— Никого. Вполне возможно, дед и отбивается. Белов, срочно поднимай всех из выработки.

— Патронов-то у нас всего ничего. Брали-то лишь на крайний случай. И винтовки не у всех.

— Ничего. — Голос у Вырлана дрогнул — ведь, пронюхав, что здесь ведутся золотые разработки, на дедов дом могла налететь какая-нибудь лихая банда. — Всех наверх!

Банд ныне в России развелось видимо-невидимо, делятся они по цветам и пристрастиям, по названиям, по звероватым ликам и привычкам своих главарей и меткам, которые они оставляют в местах преступлений, по вооружению и партийной принадлежности, по умению воевать и прятаться... И откуда вылезло столько дерьма?

Вырлан вел своих людей к дому деда методом «точка — тире», как высказался сипящий, задыхающийся Белов, решивший по книжкам изучить азбуку Морзе: двести метров бегом, поднимая сапогами пыль, следующие двести метров — быстрым шагом, потом снова — бегом.

Двух лошадей, которые, стреноженные, паслись у головного шурфа, Вырлан отдал казакам — опытным фронтовикам, вручил им также по две обоймы патронов.

— Скачите быстрее к деду. Но будьте, мужики, осторожны — не зная броду, не суйтесь в воду. Произведите разведку. Хотя бы небольшую, ясно?

Станичники, стирая с грязных — после забоя — лиц пот, дружно гаркнули:

— Ясно!

Прапорщик с грустью отметил: а ведь эти люди соскучились по войне. Как человек скучает по земле, по дому, по собственному огороду с пашней, так он, наученный убивать, скучает и по войне. Хотя в этом никто никогда не признается, ни один казак. Люди внушают друг другу: они устали от войны, очень устали, не продохнуть, а на самом деле подлый этот микроб, требующий, чтобы человек брался за оружие, из них не вывести, нет никаких лекарств, и потому люди эти пока будут жить — будут скучать по войне.

— На шаг — пер-реходи! — скомандовал прапорщик, и спотыкающаяся разноцветная цепочка людей, хрипящая, задыхающаяся, послушно перешла на шаг.

Из-под стоптанных каблуков перестал лететь во все стороны звонкий галечник.

Через пять минут прапорщик подал новую команду:

— Бе-егом!

Рядом с круглоголовым пластуном Тимофей Гаврилович уложил еще одного, с таким же коротким чубчиком — будто начальство определило этим ребятам не только форму, но и прически. Второй казак попытался подползти к пулемету с другой стороны, попробовал подтянуть его к себе палкой — как одинаково все-таки устроены мозги у людей. Дед решительно прервал эти потуги: нечего маяться дурью, дорогой казачок! Пулемет, вишь, ему подавай! Чтобы он из этой дырявой дуры деда и срезал?

Хрясь! Из винтовочного ствола вылетел длинный желтый огонь, похожий на змеиный язык, и налетчик ткнулся чубчиком в горячую от солнца землю.

Зачем же вы пришли сюда, ребята? Неужто за золотом? Кто вас сюда послал? Или, кроме золота, есть еще какая-то цель? Даже если и узнает это Тимофей Гаврилович, легче ему не станет. Впрочем, прихватить с собою поручика Емцова очень даже не мешало бы.

Рушник на плече набух кровью, по краям обрел фанерную жесткость, старик застонал и снова впился зубами в край ослабшего узла. Затянул его.

Налетчики затихли. Раз затихли — значит, что-то замышляют. Может, потрошат сарай, ищут золото? Хрен с ним, с сараем, пусть потрошат.

Во рту у деда появилось что-то соленое — то ли кровь, то ли слезы, не понять. Голова потяжелела. Он продолжал ждать. Ему оставалось только одно — ждать. Да еще — ловить на мушку очередного дурака, решившего утянуть из-под дедова носа пулемет.

Ждать и надеяться — услышат мужики в своих дырах-шурфах стрельбу — примчатся на помощь.

Но и долго ждать дед не мог: пробитое плечо совсем одеревенело, оплыло, пальцы на руке хотя и слушались, но это будет длиться недолго, немного времени — одеревенеют и они.

Два дня назад Емцова вызвал к себе заместитель начальника контрразведки полковник Греков — нервный, с тонким подвижным лицом и быстрой, очень четкой речью, когда-то он хотел стать актером и обучался этому искусству, но началась война, сперва одна, потом вторая, актеры России оказались не нужны, Греков это понял, изменил свои жизненные планы и быстро продвинулся в армии... Емцов подозревал, что «Греков» — это псевдоним, у полковника же совсем иная фамилия, какая-нибудь понтийская или скорее всего немецкая; многие немцы, когда началась война с кайзером, поменяли свои фамилии. Слишком уж сильны были в России антинемецкие настроения, с прусской или эльзасской фамилией запросто можно было сгинуть.