Преодоление - Валерий Игнатьевич Туринов

царя, точнее, первая жена Мария Долгорукова, занемогла сразу же после свадьбы. По дворцу да и по Москве тоже пошли слухи, что царицу отравили. Да, юная царица Мария Долгорукова, краса, девица ненаглядная, пала очередной жертвой дворцовых интриг. Какой-то недуг, медленно высасывая её, забрал её красу, она высохла, пожелтела, у неё отказали руки, ноги… И через четыре месяца после свадьбы, как раз на Крещенье, её не стало… Был сыск, но злодеев так и не нашли…

И вот теперь, через год после смерти Марии Долгоруковой, предстояли новые смотрины невест для царя Михаила.

В связи с этим событием волновался и князь Григорий. На эти смотрины они с супругой, Марией Фёдоровной, собрали свою старшую дочь Ирину. И как только стало известно, что их дочь включили в список невест царя, к тому же о том, что будут смотрины, объявили за три дня до них, Мария Фёдоровна захлопотала, готовя дочь на эту церемонию.

– На всё про всё три дня! Ужас! – воскликнула она, когда узнала это.

Раньше смотрины объявляли за месяц, а то и более. Собирали со всех концов государства невест, на показ царю.

– А сейчас что?! Да и понять можно царскую семью-то! Того же Филарета, его супругу, великую старицу Марфу!.. Ведь отравили первых-то двух избранниц царя!

– Да, отравили, – согласился князь Григорий с ней. – Злодеи!..

– А кто?!

– А бог его знает!

И князь Григорий подумал, что той-то, девице Хлоповой, ещё повезло. Живой осталась… Говорят, до сих пор живёт одинокой кукушкой…

Младшая-то, их Волконских, Анастасия, для этого ещё не вышла возрастом. А вот Ирина-то – вполне. Семнадцать уже. Стройна, умна, речиста… Да и красотой Бог не обидел.

– Перво-наперво надо научиться ходить, – стал наставлять он дочь.

– Да нет же! – воскликнула Мария Фёдоровна. – Не слушай его, доченька! Всё что-нибудь не то скажет! Мужчины падки на красоту!.. Белила, краски, одежда яркая! И ты уже неотразима!..

Князь Григорий начал было возражать, но она перебила его, уже зная вперёд, что он снова начнёт про то же: про осанку, выражение лица, походку, речь, чтоб ум свой показала, приветливость и скромность… Их старшая дочь Ирина, вообще-то, если честно признаться, была тяжела, так и не научилась легко ходить, порхать над полом.

– Ну не так, не так! – чуть не с плачем закричала Мария Фёдоровна на него. – А ты, Евдокия, что тут сидишь-то! – прикрикнула она на свояченицу, заметив, что та пришла вслед за Ириной.

Да и не свояченица это. Княгиня Анна Константиновна, сестра мужа, была мачехой ей. Мать же той, Евдокии, умерла, когда ей не было и годика. И она, Евдокия, подолгу жила у них да и росла-то вместе с их дочерями. Но подружками они так и не стали.

«Почему бы это?» – думала порой Мария Фёдоровна, не замечая, а то и делая вид, что не замечает, как её дочери издеваются над падчерицей Анны Константиновны.

– Что же ты её раскормила-то? – недовольный видом дочери спросил князь Григорий Марию Фёдоровну, когда дочь, а вместе с ней и Евдокия вышли из горницы.

– А что? – осерчала Мария Фёдоровна. – Чтобы она была как вон Евдокия, что ли? Так там и смотреть-то не на что! Худа, как…! – язвительно произнесла она недоброе слово о падчерице Анны Константиновны.

Князь Григорий махнул на неё рукой. Ему было жаль свою старшую дочь. Та была от природы красавицей. Но вот Мария Фёдоровна переусердствовала, своими заботами испортила её. Ирина же, не осознавая того, переняла от матери не самое лучшее, то, чему не следовало подражать. А от усиленного питания, чем её пичкала мать, она приобрела излишнюю полноту, стала тяжела, невыразительна, неповоротлива, ленива…

И князю Григорию осталось только вспоминать, какой привлекательной большеглазой и стройной была дочь в детстве, как блестели у неё глаза, восторгом от жизни, новизны. И вот всё это ушло куда-то с наукой Марии Фёдоровны.

За эти три дня Мария Фёдоровна замучила князя Григория, настаивая то на одних, то на других покупках для дочери.

– На смотрины же царские! – восклицала она всякий раз, всплеснув руками, когда до него не доходило, что дочери нужно новое платье, сапожки, обязательно алые. – И только сафьяновые!.. А шапку-то! Чуть не забыла! С опушкой собольей!.. Да рукавички тоже чтобы были на меху! Лисичьи!.. Ну, об остальном, – тихо промолвила она. – О нижнем белье, не его, князя Григория, заботы!.. Ещё кику, с рясами! – снова воскликнула она. – Обязательно! Убрус с волосником! Шубка соболья! Телогреечка!.. Бобровое ожерелье!..[72]

Князь Григорий считал расходы. Смотрины дочери могли их разорить. Но это же смотрины у царя!

И он видел каждый день, когда домой приносили обновки, счастье в глазах старшей дочери. Они горели огнём от вида роскоши для неё, только для неё…

– А кто с тобой поедет в подружках-то? – заволновалась Мария Фёдоровна.

Только сейчас, уже на исходе дней, накануне смотрин, вспомнила она, что дочери нужна подружка: для разговоров, чтобы показать речь чистую и ум в беседе, да и чтобы время коротать, как было прописано в царском наказе, разосланном по городам.

Искать кого-то было поздно. И они, не долго думая, снарядили для этой цели Евдокию.

Смотрины прошли обычным образом, как и все предыдущие. Собрали шестьдесят девиц, из первостатейных княжеских и боярских родов. Остановились девицы в хоромах у великой старицы Марфы в Вознесенском монастыре.

Царь, обходя палаты вместе с матерью, великой старицей, дольше всех задержался около Ирины и Евдокии, их столика: с интересом взглянул на Ирину, мельком бросил взгляд и на Евдокию…

Вечером, когда Ирина рассказала об этом, Мария Фёдоровна, торжествуя, воскликнула:

– Ну всё! Царица ты моя! Ненаглядная! – обняла она дочь, стала целовать её, её личико, счастливое, зарумянившееся от возбуждения.

Князь Григорий, стоя в сторонке, тоже переживавший за дочь, задумчиво улыбался. Он представил, что будет, когда он станет родственником царского семейства. Всё это забродило у него. И у него, сдержанного, рассудительного, здравомыслящего, тоже поехала крыша: в голове полыхнуло, разбуженное нервным напряжением последних дней, какие возможности теперь откроются ему при дворе!.. В посольских делах он научился не только держать рот на замке, но и соразмерять свои шаги и планы с обстоятельствами. И чтобы не показать виду, что он тоже взволнован, не сказать что-нибудь не к месту, он пробормотал:

– Вы говорите, говорите. Продолжайте. Без меня… А я пошёл к себе…

Мария Фёдоровна посмотрела на него, на его скучный вид, проводила удивлённым взглядом.

А он, выйдя из комнаты жены, направился к себе, на мужскую половину хором.

На следующий день они, взвинченные всем происшедшим накануне, с нетерпением ожидали вызова