Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

Вот что услышал я от Вячеслава Михайловича: 22 июня 1941 года между двумя и тремя часами ночи на даче министра иностранных дел Молотова раздался телефонный звонок германского посла графа фон Шуленбурга. Он просил срочно принять его для вручения важнейшего государственного документа. Молотову нетрудно было догадаться, что речь идет о меморандуме Гитлера об объявлении войны. Он ответил послу, что будет ждать его в Наркомате иностранных дел, и тут же позвонил на дачу Сталину, разбудил его и сообщил о разговоре с Шуленбургом. Сталин ответил: «Езжай в Москву, но прими немецкого посла только после того, как военные нам доложат, что вторжение началось… Я тоже еду и собираю Политбюро. Будем ждать тебя…»

Молотов так и поступил.

— А как же тогда относиться к мемуарам маршала Жукова? — спросил я у Вячеслава Михайловича. — Уважаемый маршал пишет, что он, получив известие о начале немцами военных действий, с трудом заставил по телефону охранников Сталина разбудить его…

— Я тоже об этом размышлял, — перебил меня Молотов. — Полагаю, что дежурный генерал охраны Сталина, получив звонок Жукова, не доложил ему, что Сталин уехал. Не полагалось… И в это же время Сталин позвонил Жукову, тоже не сказав ему, что он в Кремле… Вам же советую писать в книге, что я узнал о намерении Шуленбурга вручить нам меморандум об объявлении войны от позвонившего мне дежурного по Наркомату иностранных дел. А то буржуазные писаки могут сейчас завопить, что никакого внезапного нападения Германии на нас не было, а была объявлена война, как полагалось по международным нормам.

Далее всем известно, что 22 июня Политбюро ЦК совместно вырабатывало обращение Советского правительства к народу, с которым выступил Молотов, был также принят Указ о введении военного положения в западных областях, отправлены на Юго-Западный и Западный фронты маршалы Жуков, Шапошников, Кулик, 23 июня создана Ставка Главного Командования, направлены в действующую армию члены Политбюро Ворошилов, Жданов и Хрущев, отдан приказ об ударе трех танковых и одного кавалерийского корпусов Западного фронта в направлении Гродно. 24-го — совещание в кабинете Сталина с рядом руководителей промышленности, 25-го — сформирована группа резервных армий во главе с Буденным, 27 июня — решение ЦК ВКП(б) о мобилизации коммунистов и комсомольцев на фронт в качестве политбойцов, 29 июня — принята известная директива СНК СССР и ЦК ВКП(б) и т. д.

Все эти мероприятия не могли совершаться без ведома и участия Сталина, учитывая его тогдашнее положение в партии и государстве. Но ведь кое-чьими усилиями, особенно Н. С. Хрущева, родилась и до сих пор живет ложная версия, будто Сталин, услышав о начале войны, струсил, заперся на своей Кунцевской даче и несколько дней беспробудно пьянствовал, устранившись от всякой деятельности. Сия версия поселилась со всей живописностью и в ряде художественных произведений.

Верно то, что вечером 29 июня Сталин потерял самообладание, узнав, что немцы второй день хозяйничают в Минске, а западнее столицы Белоруссии враг захлопнул капкан вокруг основной массы войск Западного фронта, что значило: путь гитлеровским армиям на Москву открыт.

Не дождавшись очередного доклада наркома обороны Тимошенко и начальника Генштаба Жукова об оперативной обстановке, Сталин с рядом членов Политбюро внезапно появился в Наркомате обороны.

Это был самый опасный момент во взаимоотношениях верховной государственной власти и высшего командования Вооруженных Сил СССР, была грань, за которой мог последовать взрыв с самыми тяжелыми последствиями. Подробно расспросив Молотова о том, как все происходило, я, работая над второй книгой «Войны», написал главу, стараясь не смягчать в ней остроты случившегося, но и не давать неприятных деталей: уж в очень грубых, взаимно оскорбительных и нервных тонах велся разговор, с матерщиной и угрозами….

Ссора закончилась тем, что Жуков и Тимошенко предложили Сталину и членам Политбюро покинуть кабинет и не мешать им изучать обстановку и принимать решения.

По пути во внутренний двор Наркомата обороны, где дожидались машины, Берия что-то возбужденно нашептывал Сталину. Молотову показалось, что он запугивал Сталина грозившим ночью военным переворотом. Эта догадка особенно усилилась, когда увидел, что машина Берии умчалась в сторону Лубянки, а Сталин, ни с кем не попрощавшись, уехал к себе на Кунцевскую дачу.

Ночь на 30 июня прошла спокойно, хотя, как не очень уверенно утверждал Молотов, Берия поднимал свои войска по боевой тревоге. Документального подтверждения последнему я не нашел.

Сталин вернулся в Кремль ранним утром 30 июня с принятым решением: всю власть в стране сосредоточить в руках Государственного Комитета Обороны во главе с ним самим, Сталиным. В то же время разъединялась «троица» в Наркомате обороны: Тимошенко в этот же день был отправлен на Западный фронт в качестве его командующего, генерал-лейтенант Ватутин — заместитель начальника Генштаба — назначен начальником штаба Северо-Западного фронта. Жуков оставался на своем посту начальника Генштаба под неусыпным оком Берии.

По моему глубокому убеждению, создание ГКО и служебные перемещения в военном руководстве — это следствие ссоры, отполыхавшей 29 июня вечером в кабинете маршала Тимошенко.

Когда Вячеслав Михайлович прочитал написанную мной главу о вышеизложенном, он сказал:

— Не позволят вам напечатать ее в таком виде… Может, если Жуков поддержит или сам Брежнев…

15 апреля 1973 года я написал Георгию Константиновичу письмо и вместе с рукописью главы отправил к нему на дачу. Вскоре позвонил мне его адъютант (полковник, фамилию, к сожалению, не помню) и сообщил: «Маршал тяжело болен. Врачи разрешают ему только пять минут в день просматривать газеты…»

Глава была опубликована в журнале и в книге, как и следовало ожидать, в урезанном контролирующими органами, «дистиллированном» виде.

28

Присутствие в некоторых главах «Войны» Сталина и прикосновение в романе к трагедии былых репрессий среди командного состава армии вызывали и вызывают кое-чьи нападки на автора. В конце 1973 года, закончив вторую книгу «Войны», я отнес ее в редакцию журнала «Октябрь», где публиковалась и первая книга. В это время главный редактор журнала Всеволод Кочетов уже тяжело болел, но рукопись мою прочитал и одобрил, сделав в ней некоторые стилистические исправления. Редколлегия журнала единогласно поддержала главного редактора, что было зафиксировано в протоколе. Автору был выплачен авансовый гонорар, а рукопись послана в набор.