Небо в алмазах - Alexandrine Younger
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кос, признаю, что ты умный мальчик! — Лизе не представляется возможным расстаться с собственным космическим чудовищем надолго. О прошлых новогодних каникулах, смешанных с расстроенными полувздохами тётки и вечными звонками из Москвы с просьбами «приехать и полить свой кактус», думать горько. Лучше вспомнить, как подговаривала Пчёлу и Сашку ничего не говорить о своем возвращении Космосу. Сорвали бы весь подарок, два гоблина. — Пешочком пройдутся, не зря наш Белый границу сторожил…
— Сама ты пограничник, неугомонная!
— Какую границу сторожу?
— Моих железных нервов…
— Правда?
— У тебя получается!
Двое кубарем скатываются с кровати, не определившись, что же им делать — бороться подушками или целоваться? С тумбочки летят тяжелые учебники с изречениями советских идеологов, а кровать почти разваливается, освободившись от тяжелой ноши. Кос не сдерживает в себе довольного клича, потому что Лиза не смогла из-под него выползти, а она пинается руками и ногами. Никогда не сдаётся!
Всё-таки соседи напишут на них заявление, и плакала их счастливая свадьба. За аморалку и нарушение общественного спокойствия в отдельно взятом доме нужно нести ответственность. Однако Лиза и Космос прячутся от белого света под одеялом, раскинув подушки по разным концам комнаты, и им совершенно безразлично, что там за дверью…
— Акелла промахнулся!
— Я обещал месть!
— Да ладно, расслабься, скажи уже, что продул своей дурочке…
— Ты коварная, с кровати сразу сбрасываешь…
— Ну я же не виновата, Космик, — властные руки, обвившие тонкую фигурку Лизы, подсказывают ей, что стоит только покрепче прижаться, поцеловать эту железную стену, чтобы заслужить несуразное прощение за отлучки на учебу, — и мы туда и обратно съездили. И быстро приехали… Кто молодец? Я!
— Уговорила, алмазная…
— Спасибо, что не свинцовая!
— Вот не надо мне тут про свинец напоминать…
— Поцелуй меня, сойдемся на этом.
— Хорошая ж ты моя…
Прежде чем Космос и Лиза успевают оторваться друг от друга, прерывая такой сладкий и долгий поцелуй, в соседней комнате зазвонил телефон, разрушая мечты обоих на обретенное спокойствие.
— Бля-а-а-а-ять, ну как так-то? — раскаты холмогоровского голоса слышны и на улице, но он нехотя понимается с удобной кровати, путаясь ногами в разбросанной по полу одежде, и спотыкаясь о два красных свитера, за которые Пчёла прозвал их с Лизкой инкубаторами. — Твою мать, да так настойчиво-то…
— Надо трубку взять, а то вдруг…
— Чё всем надо-то?
— Чтоб ты на всех поорал!
— Да я это и сделаю на хрен!
— Только тапки найди! И для разнообразия труселя…
— Лиза, бля…
— Ну, тапки тогда!
— Фиг его знает, я в последний раз ими черную морду из комнаты гнал!
— Ладно, я сама отвечу…
— Скажи там, что они мне весь кайф обломали!
— Обязательно!
Лиза, не натянув на себя и пледа, быстро пробегает в коридор, чтобы надоедливая трель прекратилась. Кос, накинув на плечи теплый махровый халат, умиротворённо закурил, гадая, кто позвонил им в такое тихое и спокойное… обеденное время. Плевать, что нормальные люди в это время либо стоят в очереди в универмаге за «Столичной» к новогоднему столу, либо пытаются достать пушистое двухметровое дерево для увеселения детворы.
Тутанхамон воровато проникает в комнату хозяйки, и, прощая за все пущенные под свой кошачий хвост тапки, просится на руки смолившего в открытую форточку Космоса. Обстановка идиллическая, жаль Лиза из коридора не может увидеть картину маслом, как непримиримые враги мирятся. И Косу совсем не кажется, что черная кошка — это к беде.
— Опять жрать просишь, бандит мелкий? — когда сигарета потушена в хрустальной пепельнице, Холмогоров от скуки роняет себя на кровать, а питомец запрыгивает следом, клубочком свернувшись на мужской спине. — Бандит… Наряжу вместо ёлки, будешь мне, народ развлекать. Засранец… — юркий потомок египетских кошек спрыгнул на пол, засовывая черную мордочку в сухие мужские ладони.
— Ты всё-таки его выдрессировал!
Восторженный возглас и аплодисменты раздаются за спиной Космоса, и он лениво кивает, подталкивая животное куда-то прочь. Лиза, вернувшаяся в комнату, присаживается на кровать. Когда на её животе снова оказались длинные теплые пальцы, сомкнутые в замок, она заметно расслабилась, изучая глазами потолок своей комнаты.
— Эта морда хозяина почувствовала, с хрена ли со мной обостряться?
— Кормить ещё не будешь.
— И меня не покажут во «В мире животных», позорище…
— Зато завтра велено дуть втроём в Шереметьево, — Лиза не знает, как бы мягче сказать о том, что к ним в гости едет ревизор. — Ёлку с самолёта ловить будем! Самую настоящую…
— Тебе одной ёлки тридцать первого мало будет?
— Можно и три, как раз Пчёле будет место! Где-то надо первого с утра просыпаться…
— Мне, главное, Снегурочка чтобы рядом была, как в сказке…
— А вот про детские сказки поговорим после боя курантов…
Вот и подходил к концу так несчастливо начавшийся для Космоса Юрьевича Холмогорова девяностый год.
* * *
Чернова затруднялась сделать шаг вперёд, и, поднявшись на несколько этажей вверх, оказаться в квартире покойного брата. Боялась смотреть на стены, комнаты, где он когда-то жил, трудился и не думал, что его звезда так быстро погаснет, едва получив дорогу в светлое будущее. Не представляла, как зайдет в комнату Алексея и Татьяны, и обнаружит в ней серый порядок, нетронутый с самого восемьдесят третьего года. Ёлка знала, что Лиза запретила всем трогать родительские вещи, и ютилась в своей бывшей детской, превратившейся в комнату будущей жены сына профессора астрофизики.
Не будь скорой свадьбы племянницы — не видеть бы Ёлке дома на улице Профсоюзной. В родном Ленинграде легче прятаться от бурь прошлых лет, пережитых в Москве. Мерные волны Невы уносили боль, как бы остра она не была, а московские равнины нисколько не вносили спокойствия. Лишь заставляли вспомнить, что Москва — это чужой для Ёлки город.
Но надежды на счастливое будущее сильнее страха перед прошлым. Так сказал ей Лёня, когда принес два билета на самолёт, и Елене пришлось взять три дня в счёт отпуска, в котором её давно уже не видели. С того самого мига, как служебная машина её старшего брата приказала тормозам долго жить, и отправила на тот свет сразу двух человек. Лизе несказанно повезло остаться живой и почти невредимой, если очутиться без родителей в двенадцать лет от роду — это милосердно. Шрамы на тонких ладонях племянницы долго будут напоминать Черновой, как суров, оказался восемьдесят третий год…
Леонид Рафалович курил свой неизменный «Беломор», которому не изменял, даже когда
