Невеста Нила - Георг Эберс

Мария, краснея от смущения, развернула кольцо Ориона, подала его еврею и просила принять в залог.

Уверенная в том, что добрый сосед примется тотчас отсчитывать ей свои червонцы, девочка не спускала с Гамалиила блестящих глаз, но тот даже не взял в руки драгоценную вещь и серьезно заметил:

— Нет, милая девочка; с детьми невозможны никакие денежные сделки.

— Но мне нужны деньги, Гамалиил, — настаивала она. — Я должна добыть их.

— Должна? — с улыбкой возразил старик. — Это словечко, как острый гвоздь, легко вонзается в дерево, но когда гвоздь встречает на пути железо, то и сам гнется. Не думай, что я неподатлив, однако нельзя требовать денег ни с того ни с сего. О каких деньгах, собственно, ты толкуешь? Нужны ли они на хлеб насущный или на сладкие пирожки, что гораздо вероятнее? В таком случае Гамалиил не откажется дать тебе золота. Но ведь, если не ошибаюсь, ты живешь в доме грека Руфинуса, где, слава Богу, нет ни в чем недостатка. Кроме того, у меня хранится порядочная сумма денег, отданная мне в рост твоим покойным дедушкой. Он сказал, что это твое наследство от крестной матери, и расписка сделана на твое имя; таким образом, тебя можно считать богатой сравнительно с другими.

— Я вовсе не нуждаюсь в чем бы то ни было, — прервала Мария, — но мне все-таки нужны деньги. Если мой капитал лежит у тебя вон в том железном сундуке, то дай, пожалуйста, из него, сколько я попрошу!

Ювелир засмеялся.

— Это вовсе не так просто, как ты полагаешь, вострушка! Для выдачи наследства несовершеннолетним в Египте нужно потратить много времени, папируса и чернил; обратиться в большое присутственное место, вызвать шестнадцать свидетелей и кириоса…

— Тогда купи это кольцо с сапфиром. Ты такой добрый, Гамалиил; выручи меня! Ведь ты, конечно, не думаешь, что я намерена тратить деньги на лакомства?

— Разумеется, нет. Но теперь так много людей голодает, что твое мягкое сердечко, вероятно, растрогано чужим бедствием, и тебе понадобились деньги для какой-нибудь обнищавшей семьи?

— Неправда! Купи мое кольцо; если ты исполнишь мою просьбу…

— Тогда Гамалиил будет мошенником и старым дураком. Вспомни историю зеленого смарагда. Я купил его, и что из этого вышло? Не приставай ко мне с кольцом, милая девочка.

Мария отняла руку, и в ее больших влажных глазах отразилось столько горя, что еврей был тронут.

— Я скорее готов поплатиться головой, чем огорчить тебя, милое дитя, — продолжал он… — Адонаи, я не хотел сказать, что ты уйдешь с пустыми руками от Гамалиила; у него есть деньги и, если сам он любит наживать, то не отказывает другим в случае нужды. Я не могу купить твой сапфир, потому что у меня есть много вещей получше него. Однако не печалься, и расскажи все откровенно; твой покойный дед всегда жаловал меня. Ну, шепни мне скорей на ухо, сколько тебе надо?

Полное веселое лицо еврея широко улыбалось, и девочка почувствовала к старику невольное доверие. По ее детским понятиям ни один человек не мог преступить данной клятвы и потому она заставила Гамалиила поклясться в том, что он сохранит ее тайну. Золотых дел мастер охотно исполнил желание ребенка. Таким образом, Мария взяла клятву с трех человек, причем каждый из них исповедовал свою религию. Девочку удивило, что Гамалиил так охотно повторил за ней торжественные слова; ей не приходило в голову, как часто взрослые злоупотребляют священными обетами.

Успокоившись с этой стороны, она рассказала, что Ориону необходимо послать гонца навстречу полководцу Амру для спасения Паулы от смерти. Ювелир внимательно слушал и, не дав ей кончить, подошел к сундуку, вделанному в пол.

— Сколько? — спросил он, прерывая Марию.

Мария назвала сумму, определенную Нилусом.

Гамалиил не показывал даже своей жене потайного ключа, которым открывалась касса. Поэтому он сказал просительнице:

— Посмотри-ка немножко в окно, маленькое чудо в образе девочки, которая занимается денежными сделками и берет на себя важные поручения. Если ты ничего не увидишь на дворе, то представь себе, будто бы там стоит человек, похожий на старика Гамалиила, и что ему хочется хорошенько расцеловать твою головку; он стоит и думает про себя: «Боже милосердный! Если бы моя дочка, моя маленькая Руфь походила на Марию, внучку справедливого мукаукаса!»

С этими словами тучный, но подвижный еврей, стоявший на коленях, вскочил на ноги, тяжело переводя дух, и, не закрывая крышки сундука, подбежал к Марии, которая добросовестно смотрела в окно. Он звонко поцеловал ее в курчавый затылок и заметил, весело смеясь:

— Поцелуй я беру в виде процента, моя милая должница. А ты все-таки не оборачивайся назад, пока не услышишь моего зова.

И он снова подбежал на своих коротеньких ножках к сундуку, вытер навернувшиеся слезы и взял мешочек с золотыми, где было немного больше денег, чем требовалось Марии.

Потом еврей тщательно запер сундук и, взглянув на девочку со смешанным чувством недоверия и ласки, подозвал ее, наконец, к себе. Высыпав деньги на стол, он отсчитал назначенную сумму, остальные монеты спрятал в карман и отдал кошелек маленькой посетительнице, лукаво подмигивая ей и говоря, чтоб она пересчитала золото, пока он придет обратно.

Когда Гамалиил вернулся в мастерскую, девочка робко заметила:

— Здесь недостает одной монеты.

Ювелир ударил себя в грудь обеими руками, восклицая:

— Боже, что за девочка! Вот недостающий солид, дитя мое. Послушай теперь, что скажет тебе опытный человек: ты исполнишь задуманное тобой, потому что отдаешь себе строгий отчет в своих поступках. Счастлив тот, кого ты изберешь в мужья, сделавшись взрослой девушкой. А теперь подпиши-ка этот документ, просто для порядка.

Мария взялась за перо и стала предварительно пробегать глазами написанное Гамалиилом. Тут он пришел в окончательный восторг.

— Какая осмотрительность! — воскликнул этот деловой человек. — Десятилетняя малютка до тонкости вникает во все.

Господь благословит тебя, дитя мое! А вот несут нам и абрикосовое пирожное; ты должна полакомиться, прежде чем… Боже праведный! Такой крошке приходится брать на себя важные дела, которые едва ли по силам и взрослому!

XLVI

Мария отдала полученные от ювелира деньги Рустему. Пока он готовился к отъезду с предусмотрительностью опытного проводника, а внучка мукаукаса вместе с Евдоксией утешала огорченную Мандану, в зале суда происходило новое заседание. На этот раз обвиняемым был Орион; едва он принялся за работу при помощи карт и планов, как его вызвали к ответу. Состав суда был тот же самый, что и накануне. К числу свидетелей, кроме Паулы, присоединились епископ Иоанн и ювелир Гамалиил, которого вызвали в суд сейчас же после ухода Марии. Сын мукаукаса обвинялся в присвоении смарагда, пожертвованного его отцом церкви.

Орион сам защищал себя; он повторил все то, что ранее было сказано им патриарху Вениамину в свое оправдание, изъявил готовность немедленно передать судьям драгоценный камень, чтобы раз и навсегда покончить это дело. Кади взял от него смарагд, принадлежавший Пауле, и тотчас вручил епископу. Но Иоанн не удовольствовался этим; он громко прочитал письменное свидетельство вдовы Сусанны, в присутствии которой покойный мукаукас Георгий сказал своему сыну, что он жертвует на церковь все драгоценные камни, бывшие в персидском ковре. Следовательно, Орион утаил смарагд, и теперь трудно доказать, что отданный им камень не подменен.

Все это было высказано запальчиво и с оттенком враждебности. Такой поступок ревностного прелата был вызван серьезными причинами. Назначив его мемфисским епископом, Вениамин дал ему приказ потребовать наказания Ориона, который был тернием во плоти якобитской церкви, нечистой овцой, грозившей заразить все стадо. В том случае, если юноша выдаст утаенный им смарагд, епископу вменялось в обязанность убедиться, не подменен ли драгоценный камень.

Когда Иоанн высказал свое недоверие к обвиняемому, и его слова вызвали неодобрительный ропот против Ориона даже в среде арабских судей, кади нашел нужным вмешаться в дело. Он сказал, что вчера вечером к нему пришло письмо от его дяди, купца Гашима из Джидды, и в этом послании обозначен вес изумруда, бывшего в ковре. Старый камень был взвешен сыном араба без ведома отца перед отъездом последнего в Египет. Главный судья тотчас приказал Гамалиилу, захватившему с собой весы, взвесить смарагд для успокоения епископа. Еврей немедленно принялся за дело; старый жрец, также знавший толк в таких вещах, зорко наблюдал за ним с явным недоброжелательством.

Все смотрели на ювелира. Он взвесил камень два раза кряду; его пальцы и губы заметно дрожали, когда изумруд был положен на чашку весов в третий раз. Наконец старик сказал, что этот камень весит на несколько зернышек проса тяжелее того, о котором говорилось в письме Гашима, но зато в целом мире не сыщешь смарагда чище, безупречнее и красивее этого.