Красные цепи - Константин Образцов

Силами пятнадцати человек перекрыть периметр завода было невозможно. Шут сомневался, что это можно было бы сделать и при помощи целого батальона: слишком много провалов в стенах, проходов и лазеек, не говоря уже о том, что со стороны леса завод и вовсе был открыт всем ветрам. Поэтому он разбил свой маленький отряд на пять групп и расположил их так, чтобы радиусы обзора покрывали если и не всю территорию, то большую ее часть. Одна группа расположилась недалеко от ворот на пересечении трех главных внутренних аллей; две другие засели на восточной и северной стороне завода, наблюдая за боковыми дорогами, идущими вдоль полуразрушенных стен; еще одну он направил на крышу самого большого из заводских корпусов, откуда прекрасно просматривалась вся западная сторона периметра, выходящая к болоту. Сам Шут с двумя своими бойцами выбрал местом дислокации бывшее здание заводоуправления, невысокое, трехэтажное, где и расположился с относительными удобствами среди заплесневевших завалов поломанной мебели, составлявшей когда-то обстановку кабинета главного инженера. Из окна с покосившейся рамой была видна узкая длинная площадь, на которой и должна состояться встреча. Напротив возвышалась угрюмая громада того самого гигантского корпуса, где на крыше дежурила одна из групп, а справа и слева виднелись две дороги, ведущие на площадь и похожие на провалы ущелий между темными скалами каменных зданий.

Прошла ночь с густым снегопадом, который временами так затруднял видимость, что Шут начинал беспокоиться и посылал своих людей в пешее патрулирование территории. Потом проснулось хмурое блеклое утро и дождь смыл остатки снега, превратив его в грязные лужи. Начиная с полудня Шут каждые два часа звонил Абдулле и докладывал ему обстановку, а сам выслушивал такие же доклады по рации от своих групп каждые полчаса. Так минуло еще шесть часов, и скучный серый день сменился тоскливыми сумерками. Шут и его люди сидели на продавленных креслах, пили чай из термосов, иногда негромко перекидывались парой фраз, но чаще молчали, прислушиваясь к пустой тишине, и временами из глубины давно заброшенного здания доносились далекие звуки: то что-то коротко звякало, отдаваясь эхом, то вдруг дребезжало оконное стекло, то раздавался неожиданно близкий хруст бетонного крошева, словно отзываясь на чьи-то шаги. Шут думал, что, окажись он тут один, то бежал бы без оглядки до тех пор, пока не оказался за воротами, подальше от этих странных звуков и неприятного ощущения постоянного тяжелого взгляда, окружающего со всех сторон. Но снова включалась рация, он слышал голоса своих людей и говорил себе, что бояться нечего, потому что он все сделал правильно и у него все под контролем.

И вот теперь Шут не понимал, как это могло произойти. Он сидел в кресле у окна и, кажется, глубоко задумался, а может быть, даже немного задремал тем тонким сном, в котором собственные мысли становятся зримыми и неотличимы от легких и ярких сновидений, как вдруг почувствовал прикосновение к шее. Прикосновение, которое не спутаешь ни с чем: тонкий холод острой стали.

Шут замер, глядя в окно перед собой. Чьи-то умелые и быстрые руки сняли с его плеча автомат, вытащили пистолет из кобуры и кинжал из ножен на бедре. После этого ему разрешили повернуться.

Два его человека темными бесформенными кучами лежали там, где сидели до этого. На столе рядом с одним из них по-прежнему стоял открытый термос и дымился паром металлический стаканчик с чаем. Винтовка с прицелом ночного видения осталась на месте, прислоненная к стене. Перед Шутом стояла женщина: высокая, стройная, короткостриженая, с сильной спортивной фигурой, затянутой в черный комбинезон и бронежилет, каких он раньше никогда не видел: гибкий легкий доспех повторял контуры тела и разительно отличался от тяжелой штурмовой брони, которая висела на его плечах, как кираса. У входа и у дальней стены рядом с распростертым безжизненным телом одного из его бойцов замерли две темные фигуры, тоже в броне, шлемах с глухими защитными стеклами и с короткими автоматами в руках. Такой же автомат висел на боку у стоящей перед Шутом женщины, а в руке она держала длинный нож, похожий на уменьшенную копию самурайского меча.

«Танто, — неожиданно всплыло в памяти слово. — Этот нож называется танто».

Женщина мягко опустилась в кресло напротив, не сводя с него пристального взгляда холодных глаз, мерцающих как серебро. Шут смотрел на ее красивое, удивительно правильное лицо, на эти мерцающие ледяные глаза и думал, что еще никогда в жизни не видел ничего страшнее. Хотя возможно, это слово не вполне подходило сейчас для описания его ощущений: страшными бывают уродство или злоба, а, глядя на эту женщину, Шут чувствовал себя так, словно заглядывал в глаза древним давно угасшим звездам, а может быть, той темной части мироздания, которая разрушает галактики или стирает созвездия с ночного неба.

— За что тебе платят? — спросила женщина, и при звуках ее голоса Шут вздрогнул.

— Я… это… не…

— Пожалуйста, успокойся. И просто ответь мне на вопрос: за что тебе платят?

— За работу, — выдавил Шут.

— Хорошо. И в чем она сейчас заключается?

— Наблюдение. Координирую группы, потом звоню… шефу.

— Группами руководишь ты?

Шут на секунду задумался, сглотнул комок в горле и кивнул.

— Сколько всего групп?

— Пять, — Шут откашлялся. — Пять групп.

Женщина одобрительно кивнула.

— Молодец. У тебя пока получается выжить. Скажи мне, а нет ли еще одного или двух отрядов, которые не выходят на связь по рации, чтобы их нельзя было обнаружить, и находятся в запасе на случай непредвиденных обстоятельств?

Шут помотал головой.

— Нет.

— А очень зря, — укоризненно сказала женщина. Потом чуть коснулась пальцами уха и, продолжая смотреть в глаза Шуту серебристым холодным взглядом, отчетливо произнесла: — Первый — четвертый, подтверждаю ликвидацию. Центр у меня.

Видимо, от страха чувства Шута неимоверно обострились: в таком состоянии человек может слышать, как падает звезда и как шепчутся сны. Сейчас он буквально кожей ощутил, как в один миг оборвалась дюжина жизней.

— Итак, тебе платят за работу, — снова обратилась к нему женщина. — Может быть, тебе платят и за то, чтобы ты умер?

— Нет.

— В таком случае я предлагаю тебе немного поработать для меня и получить в качестве оплаты свою жизнь. Ты будешь по-прежнему звонить своему шефу и говорить, что все в порядке. Конечно, это будет означать, что ты плохо выполняешь ту работу, за которую тебе платят деньги. Так что придется выбирать: добросовестное исполнение своих обязанностей или жизнь.