Цирк 'Гладиатор' - Борис Александрович Порфирьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гофмаршал, заглядывая в список, обошёл приглашённых, указывая на места. Царь подождал, когда офицеры закусят, сел.
Коверзнев с любопытством оглядел стол. Сервировка серебряная — ни одной фарфоровой или стеклянной вещи. «Это ведь кокетство, желание показать, что всё по–походному», — пришла мысль. Исподтишка наблюдал за Николаем: «Нет, заштатный офицер — не больше… Эх, если бы на твоё место Джан — Темирова… Он бы навёл порядок. Он бы не допустил, чтобы шпионы были приятелями военного министра…»
Принимая от лакея в солдатской форме тарелку, Коверзнев поглядывал на царскую свиту. Великий князь Николай Николаевич, граф Бобринский, граф Фредерике, генерал Янушкевич, генерал Половцев… Подумал: «Странно, что я не испытываю гордости… Знакомством с Врубелем или Альваро Ховальяносом я могу похвастаться… А кто такой граф Фредерике? Министр двора? Ну и что из этого? А что он сделал? Убил в схватке быка или написал гениальную картину?»
Кончив есть, царь достал портсигар, спросил?
— Кто желает курить?
Коверзнев, прямо глядя в его глаза, взял папиросу.
Подали кофе. После обеда все вышли во двор — фотографироваться с царём. Пошли осматривать трофеи.
Глядя на щупленькую фигуру венценосного полковника, Коверзнев впервые поверил слухам, которые так упорно последнее время ходили среди офицеров. «Нет ничего удивительного, что Гришка Распутин хвастается рубашками, которые вышивает твоя жена… Брусилов тебе бы полка не доверил, а ты мнишь себя хозяином ста пятидесяти миллионов человек… Пешка ты против Гучкова, Родзянки и Джан — Темирова».
Когда вечером товарищи расспрашивали Коверзнева о государе, он задумчиво улыбался, молчал.
60
Всего десяток саженей отделял человека от русских окопов, когда он не выдержал, вскочил и, петляя, побежал. Пули, до этого лишь изредка поднимающие рядом с ним фонтанчики пыли, зажужжали вокруг, как целый пчелиный рой.
Человек споткнулся, снова вскочил и как подкошенный упал, уткнулся белокурой головой в песок, рядом с серебряными листьями мать–и–мачехи.
Два охотника вызвались затащить его в окоп. Человек, казалось, не дышал; на нём был странный зелёный мундир без пояса и короткие штаны, лишь до щиколоток, прикрывающие его босые ноги. Когда его переворачивали на спину, он, задыхаясь от радости и боли, прошептал: «свои» — и заплакал.
Преследуемые выстрелами, солдаты торопились, неосторожно опрокинули его через бруствер окопа. Человек потерял сознание.
— Герман, — сказал неуверенно один из подошедших солдат. — Перебежчик.
— Нет, узнал нас, говорит: «свои», а у самого слеза так и текёт, так и текёт–обрадовался.
— Ишь ты, видать, из плена бежал.
— Досталось ему, болезному… Вон как к нам стремился… К родным, что ни говори, тянет…
— Опять же какой худой, смотрите. Одна кожа да кости. А, видать, гвардейцем был. Гиганта.
— А пули–то как его исклевали. Полз–полз, да терпеньев уж никаких не стало. Думает, свои рядом, добежу.
— А мы–то его на мушке держали. Шпиён специальный, думали…
Перебежчика отправили в тыл дивизии, где хирург вытащил из него шесть пуль, и с первой же санитарной повозкой доставили к поезду–лазарету.
В поезде врач–ординатор Троянов, склонившись над раненым, объявил взволнованно:
— Да это же замечательный борец! Помните, о нём была целая серия очерков? Он выступал под именем Сарафанникова. Перед войной боролся с быками в Испании, и ему был посвящён журнал «Гладиатор».
Ординатор сам занялся раненым, не доверяя его рядовым врачам.
Сознание пришло к Никите под утро; шторки на окне уже были раздёрнуты, и белесоватый рассвет бросил свои краски на чистое купе санитарного вагона; однообразно подстукивали колёса; перед окном мелькали берёзы, окутанные дымом. Закрыв глаза, Никита пытался припомнить, что с ним случилось… Артиллерийская дуэль, вздымающаяся земля, он ползёт, потом всё стихло, русские окопы рядом… Ага, он побежал… Но где он сейчас? У своих? У немцев?.. От напряжения закружилась голова. Он не заметил, как уснул.
Его разбудила песенка. Пел русский — лениво, сквозь сжатые зубы… Запахло папиросным дымком… «Курит, поэтому и поёт так, — спокойно подумал Никита. — У своих… Только что это за песня?» Не открывая глаз, прислушался.
Мужчина пел всё так же лениво, вполголоса, его нежные пальцы снимали врезавшуюся в тело повязку. Как хорошо!.. Чтобы облегчить его работу, Никита приподнял плечо. Глаз открывать не хотелось…
А мужчина пел: «Прощай же, Пиккадилли, прощайте, милые улицы Лондона. Типперери далеко, но сердце моё там…»
«Англичанин, — равнодушно решил Никита и вдруг, обрадовавшись, подумал: — А моё сердце здесь, в России. Родина у каждого своя».
Захотелось узнать, кто поёт эту милую песенку. Никита приоткрыл веки. Перед ним был Тимофей Степанович Смуров — в белом халате, шапочке.
Достав папиросу изо рта и сбив пепел на пол, Смуров сказал:
— Ну вот мы и пришли в себя, Уланов… Я ваш поклонник по цирку Чинизелли… Меня зовут Юрий Александрович Троянов… Тро–я–нов… Вы узнаёте меня?
— Да.
Никита удивился, что его губы прошептали это слово — ему казалось, он произнёс его полным голосом.
Смуров бросил папиросу, завязал бинт. Оказывается, он просто поправлял повязку.
— Ну как? Не давит? Затянули вчера — постарались… Шесть пуль, как записано в истории болезни, извлечено. Благодарите бога, что стреляли по вам, видимо, с очень большого расстояния… Лишь одна пуля разбила берцовую кость… Да вот ещё неизвестно, что тут с ребром… Рентген покажет… Остальные пули застряли в ваших мышцах… Ну, как? Хотите есть?.. Сестра, накормите нашего чемпиона… Когда окрепнете, расскажете мне о своих похождениях… «Далеко до Типперери, далеко. Расставаться с милой Мери нелегко»…
Никита прикрыл глаза. Сквозь дрёму услышал: раненые с почтением шепчутся о нём. «Зачем? Я такой же, как они», — подумал равнодушно. Потом опять уснул.
Разбудили его разговоры, хотя люди говорили шёпотом.
— Измена кругом…
— Ну, ты загинаешь больно…
— Вот дура. А пошто одна винтовка на десятерых? А? Пять снарядов на одно орудие?.. Это как?
— Государь не знает… Ходоков бы к ему…
— Как в пятом годе встретит он твоих ходоков…
— Тихо ты… Ныне у стен ухи развешаны…
— И то…
— Рази русский солдат побёг бы из Курляндии, когда бы снаряды были? Ни в жисть…
— Что там Курляндия… Польшу бросаем, Галицию…
— Против германа не попрёшь… Снарядами сыплет — живого места нет.
— Говорю, измена, братцы…
— Тут они, конешным делом, пользуются… Дураков вокруг царя посадили… Они хлопают ухами, а их обходют… А им што — деньги идут, опять же дачи есть — уехал и отдыхает там… Нет, право слово, ходоков надо — глаза открыть государю. Он не выдаст…
— Забыл девятое–то января?.. Ходоков… Тут надо сообча…
— Сообча — оно всегда выйдет…
