Омут памяти - Александр Яковлев

Характерной для прений была причудливая логика рассуждений скрытых противников Перестройки. Она сводилась к следующему: да, социализм извращен, поправлять кое-что надо, но в основном за счет уборки мусора, а не кардинальных перемен, а лучше всего — через бескомпромиссную борьбу со всякого рода антисоциалистами, которые выполняют заказы извне. Звучали и минорные, в известной мере "пораженческие" нотки, вроде того, что надо поискать какой-то шанс сохранить партию.

Диссонансом в общей говорильне прозвучала речь Фесенко — шахтера из Донецка. Интересная речь, умная, от жизни. Он задал прямой вопрос: кому нужна 6-я статья Конституции? Партии? Да нет же. Эта статья для аппарата. "Не надо говорить о какой-то руководящей роли партии в целом, надо говорить о том, какую позицию сейчас занял партийный аппарат. В основном из-за его консервативной позиции перестройка и не движется… Кто дискредитирует партию? Дискредитирует аппарат". И дальше: "Вот сейчас мы слышали выступление товарища Месяца. О чем говорит? Шельмование партаппарата… Так вы же, товарищ Месяц, занимались сельским хозяйством. И что у нас — полные прилавки сейчас? А теперь кто-то вас шельмует?"

Никто этого шахтера не поддержал, если не считать выступление Ельцина, который обвинил ЦК в догматизме, в нерешительности, в нежелании партии перестраивать саму себя. Он заявил, что монополия на власть довела страну до крайнего состояния, а народ — до нищеты. И за это надо отвечать, сказал оратор. Платформу партии он оценил в целом положительно, но заметил, что ее "писали две руки: правая и левая". Кстати, так оно и было. Ельцин назвал 10 пунктов — предложений по "спасению" партии. Конечно же, они не были приняты пленумом.

После этой речи верхний эшелон номенклатуры начал особенно активно плести интриги вокруг Ельцина. Более того, тут же последовала речь посла в Польше Бровикова, старого партийного функционера, который изложил самую замшелую даже для того времени позицию. Он громил Перестройку, все законы и решения, принятые в последние годы, в общем, расстреливал все и вся.

Выступление Бровикова послужило еще и приглашением к персональной критике. Зазвучали фамилии членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК Рыжкова, Слюнькова, Медведева, Лигачева, Разумовского. Этот призыв посыпал перцем Егор Лигачев, когда стал говорить о неких антисоциалистических силах. Он заявил также, что "решительно против, чтобы проект Платформы ЦК к съезду в той или иной мере открывал даже щели для внедрения в социалистическое общество частной собственности".

Вспомнили о радикалах и консерваторах. Поскольку фамилии консерваторов уже прозвучали, надо было обозначить и радикалов. Легкий выстрел в мой адрес сделал второй секретарь ЦК Казахстана Ануфриев. Слова любопытные.

"Говорят, — сказал он, — что конструктором, соратником является товарищ Яковлев. Его называют за рубежом именно таким конструктором. Я скажу, что товарищ Яковлев — наш великий молчальник. У него есть блестящее выступление по поводу юбилея Французской революции. Я преклоняюсь перед этим докладом. Но, товарищ Яковлев, объясните нам эти процессы, ваши замыслы, ваши идеи. Может быть, мы поверим. Пока-то тревога. Пока-то настоящая в народе боль за все эти процессы".

Честно говоря, мне хотелось ответить ему, сказать, что я думаю. Но решил все-таки потерпеть до съезда, однако ход дискуссии принудил меня к выступлению и на этом пленуме.

Постепенно обстановка накалялась. Сцепились Шеварднадзе с Лигачевым из-за тбилисских событий в апреле 1989 года. Горбачеву пришлось публично попросить сохранять хладнокровие. В выступлении Шеварднадзе содержалась очень важная для того времени мысль о том, что "жизнеспособная партия не нуждается в монополии на власть" и что эта монополия "сыграла с нами скверную шутку. Она уничтожила политическую жизнь".

Где-то в середине работы пленума дали слово и мне. Конечно же, в известной мере я продолжал лукавить. Говорил об укреплении социализма, зная уже, что он обречен на умирание. Говорил об угрозе раскола партии, понимая, что в жизни он уже произошел. Призывал к единству, которого уже не могло быть по определению. Но, несмотря на эти и другие амортизаторы, необходимые на такой крутой и скользкой дороге, моя речь как бы приглашала к осмыслению противоположных взглядов, к дискуссии. В то же время я говорил о свободе человека, свободе слова и творчества, о собственности и товарно-денежных отношениях, о рынке, новых производственных отношениях на селе и переустройстве деревни как приоритете политики, новом понимании роли партии в обществе, изменении структур власти, политическом плюрализме, проблемах самоуправления.

Выступил и Крючков. Он сосредоточился на критике речи Фесенко, уловив, что шахтер "бьет в десятку", назвав аппарат главной опорой административно-тоталитарной системы. Глава политического сыска еще сильнее, чем раньше в своих же речах, закрутил идею катастрофичности. Это стало как бы командой для тех аппаратчиков, которые тесно сотрудничали с КГБ. Отпора Крючков не получил.

Тональность дискуссии прыгала как мячик — то вверх, то вниз. Первым, кто обратил внимание на искусственное нагнетание обстановки, был Сергей Алексеев. Он сказал: "Мне сдается, что мы уперлись в драматизирующие и пугающие других и нас самих фразы и слова — "кризис", "все хуже", "провал", "крах". Доводим подчас себя до истерического самоисступления". Я знаю, Сергей Сергеевич хорошо понимал, что вся эта паническая обстановка создавалась с умыслом, с надеждой, что она затормозит преобразования.

Первым, кто из ораторов публично заявил, что предлагаемая Платформа является не коммунистической, а социал-демократической, был секретарь ЦК Бакланов. Он сказал, что вступал в коммунистическую партию, а потому надо приостановить Перестройку и рассмотреть все заново. "Нас со всех углов торопят и подталкивают: спешите, спешите, спешите — иначе будет беда, случится непредсказуемое… И мы спешим — под свист, улюлюканье и топот ног, бросая все — и плохое, и хорошее, чем жила страна 72 года".

Выступающие все ближе переходили к персональным оценкам. С. Горюшкин, секретарь парткома Московского машиностроительного завода, начал со слов: "Не могу согласиться с безудержным оптимизмом концовки выступления товарища Лигачева", а закончил так: "И последнее — о выступлении товарища Ануфриева по поводу Александра Николаевича Яковлева и о позиции народа. Я думаю, позиция народа такова, что не Яковлев, а Лигачев должен подавать в отставку".

Это было своевременной поддержкой, поскольку я знал, что среди участников пленума активно дебатируется вопрос о каких-то дисциплинарных мерах против меня, но обстановка оказалась не столь простой, как она представлялась ортодоксальной группировке. Уколы в адрес Егора Лигачева усиливались. Например, Кораблев, партработник из Ленинграда, бросил такую фразу: "Товарищ Лигачев занимался сельским хозяйством, которое больше, чем в нем, нуждается сегодня в законе о земле". Как говорится, не в бровь, а в глаз. Хотя закона о земле нет и до сих пор.