Нахимов - Наталья Георгиевна Петрова

последствий неприятельских работ и стремление к изучению способов противодействия неприятелю... Я не знавал более благородного боевого труженика»369.

Эти воспоминания ценны тем, что показывают реальную необходимость присутствия Нахимова на передовой, ясное понимание им значения фортификационных работ. Недаром на замечания об опасности он не уставал отвечать: «Берегите Тотлебена!»

В оценках людей Нахимов был строг, но на награды щедр. Когда адмирала спрашивали, кого следует наградить, он был готов зачесть список всех, кто был на бастионах. В архиве сохранилось немало рапортов и представлений за подписью Нахимова, особенно ко дню Пасхи 27 марта и после второй бомбардировки в апреле. Месяц в Севастополе шёл за год службы, Нахимов просил распространить это правило и на гражданских чиновников, и на гарнизон города. Он предлагал выдавать нижним чинам в качестве награды денежное пособие.

Помогать офицерам было сложнее, особенно имеющим большие семьи и нуждающимся. Для тех семейных офицеров, кто жил на одно жалованье и потерял во время осады имущество, Нахимов просил у великого князя Константина аренды[58], среди них были контр-адмирал Панфилов, капитаны 1-го ранга Кислинский, Микрюков, Винк, капитан 2-го ранга Керн.

Фельдшеров, кондукторов, мастеровых и рабочих — всего 84 человека — Нахимов в апреле представил к денежному поощрению. Сам Нахимов 27 марта был произведён в адмиралы и в приказе благодарил своих подчинённых:

«Геройская защита Севастополя, в которой семья моряков принимает такое славное участие, была поводом для беспримерной милости монарха ко мне как к старшему в ней... Завидная участь иметь под своим начальством подчинённых, украшающих начальника своими доблестями, выпала на меня».

Нахимов считал себя не руководителем, но старшим в севастопольской семье; как отец гордится детьми, так и он видел себя украшенным доблестями своих подчинённых.

«Я надеюсь, что господа адмиралы, капитаны и офицеры дозволят мне здесь выразить искренность моей признательности сознанием, что, геройски отстаивая драгоценный для государя и России Севастополь, они доставили мне милость незаслуженную. Матросы! Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного нам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию; мы сдружились давно; я горжусь вами с детства... на бастионах Севастополя мы не забыли морского дела, а только укрепили одушевление и дисциплину, всегда украшавшие черноморских моряков»370.

Что же удивляться любви матросов к отцу-командиру, если он, надевая адмиральские эполеты, выразил им отдельную благодарность?!

Нахимову приходилось подписывать не только наградные листы. О смерти тех, кого он знал лично, он сообщал их родственникам. Он писал брату Истомина и вдове Лазарева о захоронении Корнилова и Истомина рядом с их учителем, вице-адмиралу Л. М. Серебрякову — о гибели его сына Марка, капитан-лейтенанта, добровольно вызвавшегося пойти на ложементы Камчатского люнета и убитого ночью случайной гранатой: «Согласившись на просьбу сына, Вы послали его в Севастополь не для наград и отличий. Движимые чувством святого долга, лежащего на каждом русском и, в особенности, моряке, Вы благословили его на подвиг, к которому призывал его пример и внушение, полученные им с детства от отца своего. Вы свято довершили свою обязанность, он с честью выполнил свою»371.

Бомбардировки не прошли бесследно для самого Нахимова. Получив серьёзный ушиб камнем в спину, он, хотя и не признавался в этом, был вынужден два дня не выходить из комнаты. Князь Васильчиков, случайно узнавший о контузии — уже второй, — тщетно уговаривал Нахимова позвать врача.

Третья бомбардировка

К маю в городе уже не осталось уголка, куда не залетали снаряды и осколки. Можно было простоять под ядрами несколько часов, уцелеть на 4-м бастионе или Малаховом кургане и погибнуть у переправы на Северной стороне, отправляясь в отпуск домой. Число прислуги на батареях уменьшалось день ото дня, все резервы флотских были исчерпаны — а ведь они составляли костяк обороны.

В людях чувствовалась усталость, в письмах всё больше говорили о том, что шлют мало новых орудий и войск — видимо, «в Петербурге не вполне оценивают тягости и опасности настоящего положения», что скоро уже и ругать начнут черноморцев, мол, худо воюете. «Это всегда так бывает — сперва хвалят, а потом перестают, да, кроме того, стараются отыскивать дурные стороны. Ну, да Бог с ними! Мы чисты перед собой, и лучшее мнение для нас — это наших же товарищей и наших начальников, т. е. моряков, а не других. Один Павел Степанович может вполне оценить наши труды, и его отзывы о нас и внимание, какое он оказывает нам, конечно, дороже всех мнений и отзывов других...»372

Павел Степанович действительно ценил труды моряков, а вот бездеятельности командующего сухопутными силами в Крыму Горчакова не понимал: зачем губить людей в пассивном стоянии? Почему армия ничего не предпринимает? Ему говорили об ожидаемых подкреплениях, а между тем неприятель явно готовился к боям у Чёрной речки. В мае Горчаков со штабом переехал на Мекензиевы горы, и в городе Нахимов остался командовать один — если не считать Остен-Сакена, начальника севастопольского гарнизона.

Нахимов по-прежнему делал объезд верхом, не обращая внимания на пули, которые так и роились вокруг него. «Матросы удивительно любят его... вчера он разъезжал по батареям и, когда проходил с одного фаса на другой, только и слышно было: “Наконец-то наш адмирал пришёл на нас поглядеть, ведь когда пройдёт, словно царь, так и душе легче!”»373. Конечно, Нахимову было лестно слышать такие слова от матросов, многих он знал в лицо, особенно ветеранов. Осмотр батарей позволял ему видеть изменение обстановки и оперативно принимать решения.

Позиции неприятеля приблизились настолько, что стрельба шла почти в упор. «В ближнем бою, — писал Нахимов в приказе, — первый выстрел решает половину дела». Потому он предписывал с рассветом проводить наблюдение, уточнять прицел, затем быстро и метко сбивать батарею. Для такого боя он разрешал делать по 60 выстрелов на орудие. Особенно отрадно было морякам услышать такие слова из приказа: «Ближний бой — единственное средство к решительной победе на море — даст такой же результат на берегу и вознаградит бдительность, опытность и искусство доблестных моряков-артиллеристов»374.

Даже противник отдавал дань уважения морским артиллеристам. На вопрос, почему так мало палят, пленные отвечали: «Едва успеваем открыть огонь, как орудие бывает подбито»; «Если бы у нас были такие артиллеристы, мы бы давно срыли ваши укрепления»; «Русские пристально следили за каждым нашим шагом и принимали меры,