Битва в пути - Галина Николаева

— Знаю.

Оба молчали. Бахирев еще не мог привыкнуть к этому немногословному непроницаемому Вальгану. Вальган выжидал, что скажет Бахирев.

— Значит, дело не в нарушениях технологии, вызванных моими мероприятиями, — сказал Бахирев.

— «Детские болезни» бывают при освоении каждой марки. В норме они излечиваются тут же. При отсутствии нормы они прогрессируют. Не кажется ли вам, что у нас на заводе разыгрывается второй вариант?

— Нет… Не кажется. Дело не в освоении технологии. Дело в конструкции. Конструкция создавалась торопливо, испытывалась недостаточно. — Бахирев выложил чертежи и расчеты. — При расчетах недоисследована кинематика, не выявлены усилия, которые воздействуют на болты. Не учтены силы инерции.

Вальган слушал, не произнося ни слова, но Бахирев, продолжая говорить, видел, как в глазах и в лице директора зажигается то выражение просветления и понимания, которое бывает у человека, постигающего сложную задачу. «Доходит до него. Воспринимает», — обрадовался Бахирев. Вальган воспринимал по-своему:

«Маневр главного проясняется… Обвиняя во всем конструкцию, он тем самым пытается перекачать ответственность за противовесы со своей головы на мою. Как говорится, ход королевой!»

По-своему поняв поведение Бахирева, он тут же уяснил и его безопасность для себя и свой «королевский контрход» — с помощью этих самых летающих противовесов наглядно доказать ЦК и министерству беспомощность главного. Поэтому и появилось на его лице обрадовавшее Бахирева выражение понимания.

На миг у Вальгана шевельнулась мысль: «А не таится ли действительно огрех в самой конструкции? — И тут же он опроверг подозрение: — На одноименном заводе при той же самой конструкции противовесы превосходно работают».

Массовый эксперимент, широко поставленный самою Жизнью, был убедительным для всякого. Усомниться в нем мог лишь человек, одаренный особым конструкторским чутьем и досконально-въедливый. Вальган же привык к своей непогрешимости, был удачлив и не склонен к сомнениям. Определив для себя поведение Бахирева и собственный контрход, он был спокоен, уверен и хотел представить себе будущие действия Бахирева.

— Что же вы предлагаете практически?. — спросил он.

— Срочно менять конструкцию. Зябликов предложил интересное решение. А пока надо остановить производство.

«Ого! Хватил! Перехватил!» — подумал Вальган и бархатные брови его поднялись.

— Остановить производство?

— Мы с каждым днем выпускаем все большее количество негодных тракторов. Завод работает на перепуск, на возврат.

— Вы все это изложили письменно?

— Да.

— Оставьте.

Вальган говорил доброжелательно, и лицо его сохраняло выражение человека, удачно решившего сложную задачу. И Бахирев. ушел обнадеженный.

Проводив его просветленным, понимающим взглядом, Вальган с нетерпением ждал, когда погаснет алый отсвет на стенах кабинета. Едва минули законные десять часов, Вальган позвонил Бликину.

Люди лучше всего понимают подобных себе. По пословице «рыбак рыбака видит издалека», по каким-то неопределенным признакам смелый издали отличает смелого, одаренный — одаренного, честный — честного. Бликин не был даровит и не оценил даровитости Бахирева; он не был смел — и не почувствовал смелости главного инженера; он не знал страстного увлечения делом — и не понял этой страсти «хохлатого бегемота».

С Вальганом Бликина сближало многое.

Бликин считал себя преданным исполнителем высшей воли партии, олицетворенной для него в воле одного человека. Смысл и цель этой воли он видел в создании величественных сооружений эпохи социализма, и люди были для него лишь руками, воздвигающими монументы.

Воле и власти одного умудренного и избранного приписывал он все свершения, и невольно эта власть приобретала в его глазах ореол непостижимости и загадочности.

Преклонение перед мнившимся ему таинством власти стало и одной из его черт и поэзией его жизни.

Он считал, что власть сильна до тех пор, пока потрясает и поражает. Поэтому помпезность и секретность представлялись ему ее неотъемлемыми качествами. Он по мере возможности засекречивал и собственные побуждения, и решения бюро обкома, и собственный быт, и некоторые особенности в жизни области.

Никогда, даже в мыслях, не употреблял он таких слов, как «преклонение перед властью» или «таинство власти»: живя этими понятиями, он засекречивал их даже от самого себя.

Бликин употреблял обыденные фразы. «Или выполнишь в указанный срок, или партбилет на стол», — говорил он, давая трудное задание, и наслаждался: он мог влиять на то, что для коммуниста является самым святым в жизни.

В психике Бликина причудливо сплетались искренность и приспособляемость. Величие дел, воздухом которых он дышал, не могло не захватить его, и его приверженность им была искренней. И в то же время он, лишенный даровитости, смелости и широты мысли, не мог стать во главе этих дел по праву творчества. Талантливого во главе дела ставит талант, умного — ум, для Бликина же путь послушного исполнения могущественной воли был единственным путем к желанной цели.

Многие считали его человеком сильным. И действительно, он обладал немалой волей, а ум его, лишенный глубины и широты, отличался гибкостью и своеобразной тонкостью. Бликин мог бы стать незаурядным работником, если бы его качества развивались в ином направлении. Но преклонение Бликина перед властью отбрасывало на его сознание две неизбежные тени. Первая из них— страх. Приписывая всем свою жажду могущества, Бликин во всех видел тайных недоброжелателей. Он равно опасался многолюдья и одиночества, льстивой вражды и требовательной дружбы, но пуще всего боялся он чистосердечной откровенности и людской близости. Его пугало то своеобразное и нежданное, что открывалось в людях одаренных и рьяных к делу, то, что могло расходиться с его представлениями. Спокойнее он был среди безвольных и безликих и среди тех, кто подобен ему. От всех других он старательно отгораживался дымовой завесой таинственности. Он старался, чтобы каждое его движение казалось исполненным особого значения, чтобы сама его нарочитая простота представлялась загадочной и чтобы весь его облик соответствовал тем историческим делам, вершителем которых он чувствовал себя.

Второй неизбежной тенью бликинского преклонения перед властью была приспособляемость мышления, доведенная до автоматизма. Юношей он работал в селе и был рьяным ревнителем стопроцентной коллективизации во что бы то ни стало. После появления статьи «Головокружение от успехов» он стал первым громителем своего вчерашнего принципа. У иных ошибавшихся, подобно ему, этот поворот проходил с внутренней борьбой. Бликин не знал таких несовершенств в своем приспособительном аппарате.

«Так поступали все», — решил он. Ему хотелось уравнять себя со всеми и забыть о том, что вчера он гордился как раз своим отличием от всех — своей особой рьяностью. Вопрос о горьких последствиях своей беспримерной рьяности мгновенно и автоматически выключился из мозга. Бликин с такой же убежденностью стал громить «рьяных», с какой до нее призывал к «рьяности».

Все эти качества Бликина также заставили его издали заметить и приблизить к себе Вальгана, обликом и поведением напоминавшего ему человека его породы. Они же заставили его инстинктивно насторожиться при первой встрече с Бахиревым. И бахиревская простота, доходящая до неуклюжести, и его стремление «прощупать своими руками» истину для того, чтобы, прощупав, сохранить верность ей, были чужды Бликину. Бахирев представлялся ему тупым и вредоносным. Это инстинктивное ощущение чужой и опасной породы подкреплялось и лихорадкой на заводе, которая началась с приходом Бахирева, и невиданными в истории тракторостроения летающими противовесами.

В той неожиданной поддержке, которую получил Бахирев на партактиве, Бликин чуял опасность. Примиренческое, на его взгляд, отношение отдельных работников обкома к главному инженеру он объяснял поддержкой Чубасова и еще какой-то неизвестной ему «руки».

Когда Вальган, полуиронизируя, полунегодуя, рассказал Бликину о предложении Бахирева приостановить производство до изменения конструкции противовесов, Бликин спросил:

— Он эту чушь документировал?

— Письмо у меня.

— Что ж… Обсудим на бюро обкома. Пора вокруг этого молодчика накалить обстановку. — Он начал спокойно, но не мог сдержать досадливого удивления. — И кой дьявол вез ты это лихо к себе с того края света?!

Вальган обладал даровитостью и способностью увлекаться делом. Сходные черты, интуитивно угаданные им, и подкупили его в Бахиреве, но он не сумел и не захотел объяснить этого и сказал Бликину:

— Его называют «первой ошибкой Вальгана». Бликин и Вальган оставались спокойны, потому что им ясен был исход истории главного инженера и истории противовесов — главинж слетит, технология отладится, и противовесы летать перестанут.