Первая командировка - Василий Ардаматский

Он долго бродил по городу, даже устал, а когда обнаружил, что уже второй раз идет по Суворовской улице, вдруг подумал: а это же опасно вот так бесцельно, отключившись от всего, ходить по городу, в котором кругом — враги. Самарин прошел на бульвар у вокзала и сел на скамейку.

Все-таки ему было чертовски приятно. Он рассеянно огляделся по сторонам: постой-постой, ведь однажды со мной что-то такое уже было. И такая усталость, и такая радость...

Да, было!.. Ранним весенним утром студенты юридического института заполнили площадку перед консерваторией. Ждали машины, чтобы ехать на ленинский субботник. Начинался солнечный день под высоченным блекло-голубым небом. Было холодновато, но солнце пригревало чувствительно, а главное — настроение веселое, песенное, когда все смешно и когда нет сил устоять на месте. Девчонки запели «Как много девушек хороших», и это тоже было смешно, что они про себя песню поют, действительно хорошие девчонки. Особенно Галя Шухмина... Впрочем, она не пела, стояла среди девчат задумчивая...

Пришли грузовики. Садились кто куда успел. Самарин оказался в кузове рядом с Галей и вдруг обнаружил, что она чем-то расстроена, на шутки его не отвечает, смотрит прямо перед собой большими синими глазами, и лицо у нее будто окаменело. Кто-то попробовал запеть «Марш веселых ребят», и опять смешно получилось — от тряски голос запевалы сорвался на петушиный крик. Все хохотали. А Галя громко сказала: «Идиоты».

Самарин удивленно посмотрел на нее:

— Кто идиоты?

— Идиотизм вообще — что нас вместо занятий везут на какой-то овощной склад, — ответила она, не повернувшись к Виталию. — Кто-то на складе плохо работает, а мы должны работать за этого «кто-то»... Идиотизм... — повторила она.

Самарин испытывал странное чувство — сказанное Галей вроде имело какой-то смысл, может, даже свою правду, но как можно говорить это с такой злостью и испытывать отчужденность от всех своих товарищей, которым сейчас весело от всего, даже от тряски в кузове грузовика!

Приехали наконец на далекую пустынную городскую окраину и выпрыгнули из грузовиков возле мрачного длинного приземистого кирпичного здания, стоящего вдоль оврага, который был мусорной свалкой.

Из склада вышел краснолицый дядька в брезентовом плаще и в надвинутой на уши шляпе, Все столпились вокруг него.

— Ребята, беда у нас вышла... — начал дядька хриплым голосом.

— Вот за этого красномордого мы и будем работать, — услышал за своей спиной Виталий. Это сказала Галя.

— На складе воду прорвало, залило картошку, — продолжал дядька. — Надо ее спасать для людей. Воду мы кое-как откачали, теперь надо картошку вынести на воздух, на просушку и отсортировать гниль. Корзины для выноса есть. Носить будем туда... — Дядька показал на чистый от мусора кусок земли метрах в двухстах. — Там будем сортировать, а потом опять ссыплем в бункера. Вот и все... — Дядька оглядел ребят и заключил хмуро: — Оделись вы, конечно, не по, этому делу...

— Но можно было и предупредить, что в грязи будем возиться! — громко сказала Галя. Сама она была, между прочим, в довольно заношенном плащике.

— А я и предупреждал, — ответил дядька, уже направляясь к складу.

Вошли в здание, и у всех защипало в носу от острого запаха кислятины. Висевшие под потолком слабые лампочки освещали помещение еле-еле, бункера с картошкой виднелись черными бездонными ямами, откуда и несло кислятиной. Вдоль бункеров стояли корзины.

— Я думаю так... — сказал дядька. — Половина вас лезет в бункера насыпать корзины, другая половина будет носить корзины к месту сушки, и каждые два часа будете меняться местами.

Все было ясно, но ребята стояли и смотрели в черные ямы. Неугомонный Лешка Сарнов вдруг затянул своим жиденьким тенорком:

Тот не ведал наслажденья,Кто картошки... не таскал!..

Никто, даже не улыбнулся. И тогда Самарин с лихим возгласом «Пошли-поехали!» спрыгнул в бункер, скрывшись в нем по пояс. Стали прыгать туда и другие.

И началась работа...

Нет, не ангел, конечно, выдумал эту работу. Картошка грязная, мокрая, холодная, выскальзывает из рук, то и дело натыкаешься на гнилые, которые с вонью плющатся в руках. А стоишь на картошке, которая вертится под ногами, особенно когда надо поднимать полную корзину. Спустя полчаса в грязи по плечи, все на тебе мокрое, от озноба одно спасение — работать быстрей и без раздумья: картошку в пригоршни — и в корзину, в пригоршни — и в корзину, в пригоршни — и в корзину, и ни на что не отвлекаться, смотреть, как наполняется корзина, и думать только о том, что эта чертова картошка действительно нужна людям. Таскать корзины к месту сушки — дело полегче, главное — все время на воздухе, на солнце, за два часа там просыхаешь, и даже жарко становится. А потом опять в холодные ямы... Особенно трудно было девчонкам: После первой смены работавшие вместе с Самариным Рая Сурмина и Маша Курочкина вылезли из ямы и разревелись. Лешка Сарнов из соседней ямы громко спросил:

— Девчата, по ком рев?

Засмеялись, но осторожно... А на носке корзин Рая и Маша отошли, втянулись... В общем, все девчонки работали. Но Галя Шухмина ушла. Сказала: «Делайте со мной что хотите, но я жить хочу» — и ушла. Больше Самарин никогда не видел ее, даже когда она бывала рядом.

А чертова работа между тем продолжалась, и к середине дня все к ней приладились, что ли, перестали замечать все неприятное и трудное, только ругались страшно, когда девчонок рядом не было. В три часа сходили неподалеку в столовую, пообедали — и снова в ямы. Краснолицый дядька, видно, боялся, что с обеда никто не вернется, а как увидел, что все вернулись, сам залез в яму и работал вместе с ребятами.

К вечеру все ямы были снова засыпаны сухой картошкой, и когда ссыпали туда последние корзины, было чертовски приятно. Девчонки запели, но не веселое, а печальное — про погибшего героя-пограничника. И песня эта как-то хорошо тревожила душу.

Пора собираться домой — нет краснолицего дядьки. Искали его, звали — исчез. Стали шутить:

— Он боялся, что мы деньги за работу спросим.

— Да, нет! Совесть его заела.

Лешка Сарнов пошел вдоль ям и вдруг закричал издали:

— Ребята! Скорей сюда!

Прибежали и видят — в яме лежит навзничь на картошке дядька, и лицо у него белое-белое. Двое девчат спрыгнули в яму, потом кричат оттуда:

— Ребята, его надо поднять отсюда!

Вытащили его из ямы, положили на скамейку. Кто-то побежал за водой. А дядька глаза открыл, смотрит на нас. Постепенно он пришел в себя и даже сел. Сказал тихо:

— Сердце зашлось... Зря в яму полез. — Он улыбнулся синими губами: — Молодость вспомнил, как в девятнадцатом... на Тамбовщине... грузили мы для Москвы реквизированную у кулаков картошку... И как потом Ильичу телеграфный рапорт отбили...