Периферийная империя: циклы русской истории - Борис Кагарлицкий

Это кажущееся противоречие выдает самую суть Реставрации. Ибо противоречие здесь могут увидеть только жертвы власти, попадавшие под колеса сталинской коллективизации или, наоборот, либеральной реформы 1990-х. С точки же зрения элиты, никакого противоречия здесь нет. Ибо, расправляясь с противниками советской власти, уничтожая старую элиту, приводя к подчинению крестьян и «дисциплинируя» рабочих, лидеры прошлого расчищали путь для новой элиты, которая теперь могла овладеть страной. Без Революции не было бы Реставрации. Не было бы возможности захватить и поделить собственность. Не было бы самой этой собственности, созданной потом и кровью поколений, вовлеченных в революционную драму.

Бюрократическая элита, стремительно превращавшаяся в новое предпринимательское сословие, оказалась главным победителем в итоге советского эксперимента. После семидесятилетней паузы она могла вернуть страну в миросистему, овладев богатейшими ресурсами, приватизировав и выставив на торги плоды революции. Другой вопрос, насколько эффективно трансформирующаяся и обуржуазивавшаяся элита могла распорядиться доставшимся ей богатством.

«Вероятно, это покажется странным, – писал венгерский историк Тамаш Краус, – но как возникновение, так и крах СССР имели общие причины. Появление и падение «страны Советов» находилось в органической связи не только с многовековыми историческими прецедентами, но и с интеграцией в мировую систему или как раз специфическими проблемами изолированности. «Полупериферийная модель» – именно в ходе борьбы за собственное выживание – не могла высвободиться из-под пресса всеобщих законов накопления капитала. Эта модель не случайно рухнула, как не случайно и победила» [776].

Глава XV ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ПЕРИФЕРИЮ

В 1990-е годы российские журналисты и политики любили напоминать, что страна богата, поскольку в ее недрах находится почти вся таблица Менделеева. Однако это богатство минеральных запасов отнюдь не было известно и тем более доступно в более ранние периоды отечественной истории. Эти запасы были разведаны и разработаны именно в период советской индустриализации. Официальные российские источники признают, что «после распада СССР на разведку новых месторождений в нашей стране не было отправлено ни одной (!) геологической экспедиции» [777]. Таким образом, даже эксплуатация природных ресурсов России, ставшая основой постсоветской «открытой экономики», стала возможна благодаря усилиям предшествующей эпохи.

Десятилетие реформ, начавшееся с распадом Советского Союза и приходом к власти Бориса Ельцина, а завершившееся президентством Владимира Путина, оказалось временем беспрецедентного в мирное время спада производства. Промышленное производство и валовой внутренний продукт сократились более чем наполовину. Это существенно превзошло потери, понесенные экономикой России в результате потрясений Первой мировой войны и революции и даже ущерба, нанесенного Второй мировой войной [778].

Однако это не был просто спад производства. На фоне разрушения промышленности и падения жизненного уровня происходило перераспределение собственности и радикальное изменение экономической структуры. К середине 1990-х годов Россия уже радикально отличалась от Советского Союза. Внутренний рынок, подорванный обнищанием населения и нехваткой средств у предприятий, резко сократился. Соответственно еще больше возросло значение внешнего рынка, на который страна по-прежнему выходила главным образом как поставщик топлива и других видов сырья. Стремительно вырос внешний долг, но в отличие от советского времени он дополнился вывозом капитала, который превратился в любимый спорт новых хозяев российских предприятий.

Экономика была приватизирована почти полностью. Предприятия и недра страны ушли за бесценок (примерно по цене, составлявшей не более 1,5% от цен мирового рынка). Объясняя это «отец российской приватизации» Анатолий Чубайс писал: «Предприятие стоит столько, сколько за него готовы заплатить потенциальные покупатели в конкретный исторический момент. Это главная проблема, которую у нас многие не понимали и не понимают до сих пор» [779]. Авторы программы либеральных реформ скромно умолчали о том, что и продукция предприятий, и их технологии имели спрос на мировом рынке, где стоили совершенно других денег. Именно из этого исходили новые собственники, захватывая наиболее лакомые куски отечественной экономики. Неудивительно, что капитализация значительной части кампаний за несколько лет после раздела собственности увеличилась в 80-100 раз – на фоне отсутствия новых инвестиций, снижающейся производительности труда и износа оборудования. Нередки были случаи, когда от реализации за границей одной лишь партии готовой продукции, лежавшей на складе к моменту приватизации, новые хозяева с лихвой возмещали все расходы по приобретению компании (включая взятки чиновникам). Даже продажа оборудования на металлолом позволяла полностью окупить все издержки приватизации и получить немалую прибыль.

Результатом такой политики стало возникновение узкого слоя самодовольных богатеев, получивших, с легкой руки журналистов, прозвание «новых русских». Параллельно возник и новый средний класс, вполне достойно оплачиваемый, но малочисленный и сосредоточенный почти исключительно в двух столичных городах.

И все же к концу 1990-х годов экономика России сделалась капиталистической лишь отчасти. В ней сохранялись черты «советского корпоративизма», работники во многих случаях зависели от своего предприятия в большей степени, чем от рынка труда, бюрократия оставалась самодостаточной силой, способной в случае необходимости испортить жизнь даже самым богатым гражданам, а собственность, незаконно захваченная, не могла быть и эффективно защищена законом [780].

С точки зрения либеральных идеологов, именно эта «недоделанность», «незавершенность» нового русского капитализма была причиной всех проблем. Однако попытки «доделать» и «завершить» реформу, предпринимавшиеся с поразительным упорством на протяжении десяти лет, либо проваливались, либо усугубляли те самые проблемы, которые предполагалось решить. Российское общество рубежа XX и XXI веков, при всех своих постсоветских особенностях, приобрело вполне типичные черты периферийного капитализма и жило по его логике. Зависимое положение работника, нищенская заработная плата и слабый внутренний рынок оказались конкурентными преимуществами для сырьевых монополий, работавших на мировой рынок. Финансовые проблемы страны стали неотделимы от процессов, происходящих в глобальной экономике. Коррупция оказалась естественной реакцией государственного аппарата на социальное расслоение.

Сходство России со странами «третьего мира» усиливалось по мере проведения структурных реформ, осуществлявшихся по рецептам Международного Валютного Фонда. В начале 1990-х годов миросистема перестраивается под эгидой единственной сохранившейся сверхдержавы – США. Новая экономическая программа явственно выражает интересы укрепившегося в новых условиях финансового капитала и транснациональных корпораций. Ее идеологическим обоснованием стал неолиберализм, провозглашающий возврат к ценностям свободного рынка, доминировавшим в Англии конца XVIII века. Ее политической формулой делается «Вашингтонский консенсус», поддержанный с большим или меньшим энтузиазмом почти всеми мировыми элитами, и Россия сыграла в этом не последнюю роль.

Социальная формула «Вашингтонского консенсуса» – консолидация правящего класса на транснациональном уровне под руководством Соединенных Штатов. Экономическая программа предусматривала для всех один и тот же набор мер – приватизация, дерегулирование, либерализация цен и свобода вывоза капитала. Эти рецепты предлагалась западными экспертами с одинаковым рвением в любой стране, от Зимбабве до России. Неолиберальная реформа не принесла процветания жителям Африки или Латинской Америки, но Россию, безусловно, сделала более похожей на Зимбабве.

Российская экономика теперь была полностью вписана в миросистему, включена в глобальное разделение труда, отвечавшее интересам транснациональных корпораций, господствовавших в новом, изменившемся после краха СССР, мире. Мечта реформаторов об интеграции страны в мировую экономику и глобальное сообщество была реализована. Россия вновь стала источником сырья и финансовых ресурсов для Запада.

На протяжении 1990-х годов обслуживание внешнего долга превратилось в важнейший приоритет правительства. Соответственно, МВФ и Всемирный банк стали главными партнерами и консультантами новой власти [781].