Река жизни - Томас Сюгру

непосредственных контактов и взаимных переходов в культуре Запада стало причиной существования и постепенного расширения “ничейной” территории, которую обе стороны старались не замечать, игнорировали, отрицали и проклинали. Здесь собралось множество разных непонятных явлений: астрология, парапсихология, НЛО, йога, восточная и даже собственная народная медицина.

Но пришло время, когда отмахиваться от этого стало уже неприлично.

Сильно изменилось христианство за свою историю. Оно прошло через отделение от апокрифики, от всего того, что не соответствовало ортодоксальному вероучению, через борьбу с ересями, инквизицию, охоту на ведьм, схоластику. И вот результат: вероучение стало менее мистическим и более логическим. Укрепилось мнение, что время “чудес” прошло.

”Что есть истина?” – спросил Пилат.

Христос не ответил. Христос молчал.

Христианство в своей основе – не логическое, а интуитивное учение. Оно не может, не хочет и не должно ничего доказывать.

В основе раскола церкви лежит не сохранение-изменение или упрощение-усложнение ритуалов, а право возвратиться к истокам, подобно тому как Христос пришел в иудаизм не “утвердить закон” (создать новую религию), “но исполнить” (возвратиться к началу). А истоками было то, что презрительно именовалось мистикой, шаманством, что считалось синонимом язычества, против которого боролось христианство. Так, по иронии судьбы, христианство, считавшее своим главным врагом языческий Рим, пошло за ним в том, что представляет строгую логику, детерминизм.

Воевать сейчас с Аристотелевой логикой приходится не только в лоне церкви, но и в лоне науки. Вся вторая половина XX века прошла в борьбе вероятностно-статистического мироощущения с детерминистическим. Возглавляла эту борьбу кибернетика. И хотя математическая статистика и теория вероятностей восторжествовали и наряду с формальной стала культивироваться неформальная, размытая логика, до полной победы еще далеко.

По-прежнему находятся такие, кто считает, что наука – враг случайности, что заниматься измерениями можно в технике, отчасти в природе, но отнюдь не в обществе.

Детерминизм – черно-белое раскрашивание понятий, желание видеть во всем причинно-следственные связи. Детерминизм принес науке пользу, но еще больше вреда. Это по его вине долго и упорно не признавали существование метеоритов (”камни с неба падать не могут”), пока над Францией (чуть ли не над Академией наук, как утверждают остряки) не выпал метеоритный дождь. Также долго не признавали гипноз. И когда признали, все другое, близкое, сводили к нему, а что нельзя было свести – отрицали. Еще живы и не очень стары те, кто боролся с бессознательным и активно противился публикациям об этом.

Когда в России в предреволюционное время “неприлично” много увлекались спиритизмом, была создана академическая комиссия во главе с Менделеевым. Комиссия беспристрастно изучила это, явление, написала отчет, на который академические власти не отреагировали и похоронили его в архиве.

На одном из международных конгрессов по кибернетике в 1970-х годах, на заседании, посвященном НЛО, отмечалось, что этим явлением интересуются не астрономы, а те, кто случайно оказался причастным к НЛО. На заседании прозвучала реплика: ученые отмахиваются от НЛО под предлогом, что это не их специальность, что это всего лишь проявление массового психоза. Но если это массовый психоз, то надо все бросить и немедленно заняться им. Ах, вы не специалист по психозам, но ведь и психиатр – не специалист по массовым явлениям. Это и есть детерминизм.

Сейчас то же самое происходит с наукой о характере. Психиатры игнорируют характер, поскольку, по их мнению, характер зависит исключительно от социальной среды, а социальная среда – дело социологов. Социологи не занимаются характером, несмотря на то, что все говорят сейчас о важности изучения, например, национального или профессионального характера, кивая на психологов. Психологи согласны заниматься характером, но не занимаются.

Когда какая-нибудь “околонаука” начинает мешать науке, та ополчается на нее, пытается теснить, становится агрессивной. Так случилось с медицинской наукой, которая, собственно говоря, наукой и не является. Медицина – род общественной деятельности, основанной немножко на анализе (наука!), немножко на вере (религия!), немножко на интуиции (искусство!).

Дело в том, что, когда ученые приобрели достаточный вес в обществе и науку стали уважать, все, чем занимается и интересуется человечество, было поделено на участки – объекты исследования, названные науками. Одни участки сразу превратились в довольно сильные и полезные науки: создавались добротные теории, которые всегда находили выход в практику. Другие так науками и не стали. Это была практика чистой воды, подкрашенная наукообразием: был социальный заказ, отпускались деньги, защищались диссертации, а практика в теорию так и не превращалась. Подобная участь постигла и медицину.

Медицина вышла из народного врачевания, но как-то быстро забыла об этом. Она бросилась под опеку государства, заставив его принять законы, запрещающие врачевать тем, кто не принадлежит к медицинской корпорации, якобы в интересах здоровья граждан. Этот процесс завершили алхимики, которые, потерпев фиаско в получении золота, быстро переключили свою энергию на изготовление лекарств. Родилась фармакопея. Известно, что алхимики, объединившись с медиками, ходили по улицам средневековых городов и жгли книги о лечении травами.

Так европейская медицина отделилась, противопоставив себя восточной и уничтожив народную медицину. Она увлеклась хирургией и химиотерапией, тонет в ассортименте все новых и новых лекарств и тратит колоссальные усилия на их проверку. В результате прогресс западной медицины относительно восточной был сведен на нет.

Сейчас европейский врач, выписывая рецепт, редко рискует ввести в него более двух компонентов, опасаясь побочных явлений. Тогда как восточный врач смело вводит более десяти компонентов растительного, животного и минерального происхождения, каждый день варьируя их соотношения, так что рецепт как бы представляет собой моментальную фотографию характера больного, извилистым путем идущего к выздоровлению. При этом один компонент рецепта стимулирует работу всего организма, другой – только больного органа, третий подготавливает его к воздействию, четвертый воздействует, пятый устраняет побочные явления и т.д.

У медицины есть еще один грех консерватизма, с которым справился даже такой консерватор, как религия. Речь идет об этике общения. Ведь священник не стращает прихожанина, а увещевает его, сочувствует, помогает. Врач же, надев белый халат, как генеральский мундир, в лучшем случае вежливо снисходит до больного. Он требует безоговорочного выполнения предписаний и видит в больном не союзника в борьбе с болезнью, а предмет врачевания.

Когда время от времени поднимали голову разные экстрасенсы и ясновидящие, врачи дружно старались осрамить их, опорочить, привлечь к ответственности. Чтобы как-то оградиться от их нападок, экстрасенсы стали исповедовать идею мессианства, гордиться бесплатностью своей деятельности – диагностики и врачевания. Но за всякий труд надо платить, а если не платить – труд будет не труд, а хобби в свободное от труда время. Так медики победили, оставив своим противникам право заниматься фокусами в цирке. А если это фокусы, то о