Доктор Павлыш - Кир Булычёв

И тут Павлыш вдруг почувствовал, что его перестает интересовать разговор. Даже не мог понять почему. Как будто он уже слышал когда-то раньше, что скажет увлекшийся юноша, и знал, что на каждое возражение Павлыша у него будет разумный ответ, и знал даже, что ему никогда не поколебать глубокой уверенности экспериментатора в правильности и нужности всего сделанного в этой долине. Когда-то греки верили в судьбу, в предопределенность. В трагедиях люди поднимались против рока и терпели неизбежное поражение, ибо судьба их была заранее решена. В действительности дела у греков обстояли не так уж плохо– трагедии чаще всего оставались трагедиями на сцене. Люди, восставшие против рока, порой добивались успеха. Потому что богов на самом деле не было. Жизнь долины показалась Павлышу осуществленной греческой трагедией. Люди в ней не только верили в предопределенность судьбы, в существование духов, расписавших наперед каждый шаг, но они при этом не ошибались. Духи правили ими и на самом деле. Стоило родиться младенцу, как вся жизнь его была уже рассчитана наперед умными и неподкупными автоматами: известно и когда он женится, и сколько у него будет детей, и чем он станет заниматься. И если кто-нибудь восставал против судьбы, то его наказывали, жестоко и неумолимо. Великие духи и их слуги на планете – воины Старшего.

И вот тогда Павлыш, продолжая вполуха слушать бесконечную вязь слов увлекшегося экспериментатора, понял, что если раньше он сочувствовал Речке и Жало, поскольку спас их от смерти(частично запланированной духами, потому что именно они поставили Белую смерть стеречь проход в скалах, открытый Ураганом) и этим выделил их из безликой пока толпы жителей долины, то теперь вдруг увидел в беглецах героев греческой трагедии, восставших против судьбы, неумолимой и бесстрастной. Шансов победить у них не было. И все-таки, как и положено героям трагедии– жаль, что ни Жало, ни Речка никогда не смогут прочесть Эсхила или Софокла, – отступать они не хотели.

– Вы можете мне возразить, – донесся откуда-то издалека ровный голос юноши, – не руководило ли Речкой чувство, называемое у людей любовью? Отвечу: может быть. Допустимо назвать любовью и отношения у собак: самка следует за самцом. Но с моей точки зрения, Жало не осознавал, что именно генетическая неустойчивость Речки, первобытная дикость, заложенная в нее отцом, лишь недавно преодоленная жителями долины, разбудила в нем атавистические чувства – чувства хищника, стремящегося вонзить клыки в теплый бок долгоногов…

– Смотрите, кто-то пришел, – перебил его Павлыш.

Роботы, как по команде, повернулись ко входу. Оттуда донесся стук.

– Старший, – произнес с облегчением юноша. – Это стучит он. Он не имеет права войти сюда. Хотя, подозреваю, заглядывал. Старшему свойственно любопытство.

Юноша быстро прошел к двери.

Павлыш остался стоять. Роботы глядели на него сердито, а может, это Павлышу показалось. Неужели они поймали Жало? Нет, они не убьют его. Он слишком ценный генетический материал. Он нужен. Но уже никогда он не увидит больше широкой равнины. И никогда Речка не будет бежать рядом с ним, потому что Жало должен способствовать успеху большого опыта.

Павлыш подошел к экрану, смотревшему на реку. Ливень продолжался. Река широко разлилась по равнине, подступила к самым скалам, вершины деревьев выступали темными холмами над бурлящей водой. Нет, сейчас до корабля не добраться.

– Я отпустил его. – Юноша возвратился в комнату. – Жало они не поймали, и я имею все основания полагать, что он погиб в наводнении.

Юноша тоже подошел к экрану и вгляделся в бешенство воды.

– Нет, ему не выжить.

Он вздохнул печально.

– Это был замечательный самец. Со временем он стал бы вождем племени.

– Мне тоже жалко его, – сказал Павлыш. – Но иначе. Не из-за эксперимента.

– Знаю, – горько улыбнулся юноша и развел в стороны длинные нервные руки. – Но что делать? Разум предусматривает терпимое отношение друг к другу. Устал я сегодня. Пора отдохнуть.

Юноша еще раз взглянул на экран, потом обратился к Павлышу:

– Вам сейчас рискованно выбираться обратно. Оставайтесь здесь. Поспите. Вас здесь никто не побеспокоит. Эти ливни кончаются через несколько часов. Вскоре спадет и вода в реке. Спите, вы тоже сегодня устали.

– Спасибо, – ответил Павлыш. – Я воспользуюсь вашим приглашением. Надеюсь, Жало жив.

– Вы забываете, как мало ценится жизнь в первобытном обществе. Через несколько дней все, включая саму Речку, позабудут об этом молодом существе. Они по-своему дети– тупые, неразвитые дети.

– Да, кстати, – спросил Павлыш, – если вы изолировали небольшое племя, не приведет ли это к вырождению?

– Это важная проблема. Мы влияем на генетическую структуру, пробуем различные типы мутаций. Иногда получаем любопытные результаты– даже появляется соблазн вывести новые расы– трехглазых, двухвостых существ и так далее. У нас поговаривают, что на планете, на другом ее континенте, будет со временем создана вторая лаборатория – там станут прослеживать возможные варианты физической эволюции. Постараемся конкурировать с природой. Это пока не решено.

– Спокойной ночи, – попрощался Павлыш.

– У вас с собой есть пища?

– Да, – сказал Павлыш. – Я и не голоден. Устал.

– Я ухожу. Эта работа порой утомляет. Хочется уехать на год-два отдохнуть, подытожить сделанное.

– А что вам мешает?

– Чувство ответственности, – ответил юноша. – Я не могу бросить долину на произвол судьбы. Каждый день чреват неожиданностями. Я ментор, и мой долг находиться рядом. Никто, кроме меня, не знает в лицо каждого обитателя долины, не знает их привычек и наклонностей. Трудно быть божеством…

– Вы подвижник, – признал Павлыш.

– Да, – согласился юноша, и он был похож в этот момент на молодого, полного энтузиазма миссионера, готового пойти на плаху в еретическом государстве и гордого тем, что именно ему предоставлена такая возможность. – Но представляете себе, как прекрасен будет тот день – и я надеюсь дожить до него, – когда я смогу сказать уверенно: «Вы разумны, мои дети. Учитель вам больше не потребуется».

– Наступит ли он? – с сомнением произнес Павлыш.

Когда юноша снова растворился в воздухе, погасли экраны, отодвинулись к двери роботы и дверь опустилась сверху, беззвучно скользнув в пазах, Павлыш понял, что безумно хочет спать. Если бы он не так измотался за короткий день, то, может, подумал бы, что оказался в тюрьме. Если, скажем, миссионеру придет в голову временно изолировать незваного гостя. А впрочем, все равно. Утро вечера мудренее. Правда, когда проснешься, никакого утра не будет– только-только разгорится день, начавшийся много часов назад.