Под чужим знаменем - Игорь Болгарин

– Ты про кого это? – не понял сразу Красильников.

– Про одного нашего знакомого.

…Домой Кольцов вернулся поздно, но Юра еще не спал.

Он лежал в кровати, и глаза его были открыты.

Лунная дорожка протянулась через комнату и нависла над самой головой мальчика. На потолке выступили трещины, сплелись в какую-то причудливую сеть.

Тихо проскрипела дверь – осторожно заглянул Павел Андреевич.

– Юра! – шепнул он.

Юра не откликнулся, но и не сделал вида, что спит. Павел Андреевич увидел это, вошел, присел на краешек кровати.

– Сердишься? – спросил он.

– Нет, – несмело пошевелился мальчик на кровати.

– Так чего же ты?..

– Думаю, – Юра перевел взгляд на Кольцова, долго смотрел на него и затем тихо спросил: – Павел Андреевич, вы – шпион?

В интонации мальчика почти не было вопроса. Кольцов сразу уловил это. Долго молчал, не слишком удивляясь проницательности своего маленького друга и вместе с тем избегая прямого ответа.

Имеет ли он право открыться? Но другого выхода ведь все равно нет – мальчик догадывается о многом.

– Я все знаю, – снова сказал Юра. – И про Семена Алексеевича, и про Фролова… Он сегодня приходил… к вам…

Кольцов положил руку Юре на голову, ласково взъерошил ему волосы.

– Нат Пинкертон, – задумчиво, по-доброму сказал он. И это было как бы ответом на Юрин вопрос.

– Но почему вы, офицер, адъютант командующего – и вдруг… – Юра приподнялся на локте. – Или вы вовсе и не офицер?

– Что? Тогда было бы все понятно? Захотел отнять у других то, чего сам не имел?.. Нет, Юра, я действительно офицер, хотя и не дворянин. Но мог бы им стать. По наградам. И награды мои заработаны в бою с германцами кровью и риском. И передо мною открывалась дорога в дворянское общество… Но я не мог быть счастливым среди несчастных… Я хочу, чтобы все были сыты и все были счастливы… Понимаешь? Все! Я хочу помочь… нет, не Владимиру Зеноновичу, хотя он, вероятно, и неплохой человек!.. – растолковывал он Юре свою правду. А правде дети больше всего верят, потому что для них правда – это жизнь.

– Он очень хороший! – восторженно произнес Юра.

– Мне он тоже нравится. И я вовсе не против него. Но я против того, что он хочет сделать! – старался быть понятным Юре Кольцов.

– А что он хочет сделать? – встрепенулся Юра, испытывая непередаваемую благодарность к Кольцову за то, что тот ведет с ним прямой, мужской разговор.

– Он хочет, чтоб все осталось так, как было тысячи и тысячи лет. Чтоб одни трудились, обреченные на убогое существование, а другие пожинали плоды чужого труда… Вот я и хочу помочь не Владимиру Зеноновичу и не Николаю Григорьевичу, а, скажем, тому садовнику, который выращивал ваш сад…

– Да-да! Вы ему помогите! Этот садовник вместе с другими такими же спалил наш дом. Помогите, помогите ему! – взорвался Юра, несколько уязвленный последней фразой.

– Ты должен его простить, – негромко сказал Кольцов, внимательно поглядев на Юру.

– Простить?

– Да, простить. Они это сделали от гнева. Но поверь, они не злобные люди. Необразованные – да. Грубые – да.

– Мы им никогда ничего плохого не сделали!

– А хорошего?

Юра промолчал.

– Вот видишь, тоже ничего. Зато они вам только хорошее делали. Вот дом построили. Хороший, должно быть, дом. А сами жили, ты знаешь где. Хлеб вам растили. А сами голодали. И так из года в год… из века в век… Несправедливо? Несправедливо. Вот они и озлобились. Тем более, что им дали оружие и послали на эту нелепую войну. Озлобились они даже на папу твоего. На Владимира Зеноновича…

– И вы хотите…

– Хочу… как бы тебе объяснить… чтоб кто-то строил дом…

– Для кого?

– Для тебя, для меня, для всех. А кто-то ухаживал бы за садом…

– За чьим садом? – переспросил, внезапно успокаиваясь, Юра.

– Ну… сад тоже будет принадлежать всем, – популярно объяснял Павел Андреевич – он был доволен, что Юра задает вопросы.

– А если я захочу иметь свой сад?

– Но он ведь и будет твой. И сад, и дом, и земля…

– Так не бывает.

– Да, так не было… И тогда, понимаешь, никто не будет ни на кого злобу копить. Не из-за чего будет. То есть будут, конечно, люди друг на друга обижаться… и обижать друг друга будут… – Здесь голос Кольцова приобрел истинную силу – ведь он рассказывал о самом заветном. – Но причины будут другие… мелкие… Ты вот полежи и подумай немного… может, и поймешь того садовника, который спалил ваш дом. Поймешь и простишь.

Юра молчал. Даже при лунном свете была видна тоненькая, не детская морщинка, появившаяся у него на лбу.

– И быть может, тогда поймешь и меня… Мне очень важно, чтобы ты меня понял… Я дорожу нашей дружбой.

– Я подумаю, Павел Андреевич, – задумчиво сказал Юра. – Я… постараюсь…

Он еще долго лежал с открытыми глазами. Ему предстояло решить тот главный вопрос – с кем быть? – который разрешала вся Россия, и он думал: «И Фролов хочет этого, и Семен Алексеевич. И сражаются они на стороне красных, на стороне тех, кого я считал врагами… Если я останусь с деникинцами, значит, буду против Павла Андреевича, против Фролова и Семена Алексеевича. Но зато буду на стороне Ковалевского и Щукина…»

Юра склонил голову к Кольцову и тихо и сбивчиво заговорил:

– Я не все понимаю, Павел Андреевич!.. Но я не хочу быть с тем бандитом Мироном, из-за которого умерла моя мама… А он служит у них. Я видел его в Киеве. А на днях видел здесь… со Щукиным… – Он помолчал и добавил: – Я не хочу с ними… Я хочу с вами… Вы мне самый близкий после папы… – И умолк, по-мальчишески устыдившись своего признания.

Кольцов прижал к себе Юрину голову.

– Мы – взрослые люди, Юра! И давно дружим! Я хочу получить от тебя ответ на крайне важный вопрос не только для меня, – серьезно продолжал Кольцов. – Я могу рассчитывать на твое молчание?.. Могу ничего не опасаться?..

– Да, – твердо сказал Юра. – Я обещаю!..

– И еще, – сказал Кольцов. – Мне не нравится слово «шпион». Я – боец. Мой фронт здесь. Где и меня готовы убить, и где я тоже могу… если этого потребует дело, которому я служу.

Они еще долго сидели рядом, молча, на Юриной кровати – взрослый, живущий все время как сжатая пружина, и мальчик, который хотел и мог верить только сильному и правому.

Кольцов первым прервал молчание, негромко попросил:

– Расскажи мне об этом человеке… о Мироне… подробно…

Глава двадцать шестая

Кассу вокзала осаждала возбужденная, нетерпеливая толпа. Все совали в окошко мятые деньги и умоляюще просили или грозно требовали билет. И слышали в ответ бесстрастно-категоричное:

– Билетов нет и не будет!

Мирон Осадчий, с распаренным от спешки лицом, усердно работая локтями, протиснулся к кассе и с видом наглого превосходства просунул в окошко полученную от Щукина записку и деньги.