В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

В подобных умствованиях Антона Николаевича заносит так далеко, что даже их с женой профессии представляются ему теперь чуть ли не антагонистическими. В своей работе исследователя Антон Николаевич неизменно пытался найти и понять именно необычное, отклоняющееся от известного, общепринятого, общепризнанного. Он ставил странные эксперименты, получал странные результаты — и как раз эти странности были сутью его работы, тем фундаментом, на котором строился труд всей его жизни.

Жена же его была редактором не только по профессии, но и, пожалуй, по призванию. Все странное, непонятное, не укладывающееся в рамки привычного — все, что встречалось в таком роде в редактируемых ею текстах, вызывало ее профессиональное и человеческое неприятие. Она удаляла все, написанное не по правилам. Отсекала, регламентировала и перестраивала, упорядочивала и унифицировала, сглаживала неровности и сокращала.

Она редактировала тексты, редактировала сына, мужа, окружающую жизнь, и в результате этой систематической, кропотливой, тщательно выполняемой работы Антон Николаевич становился сам на себя не похожим, превращался в литературного героя ее литературного редактирования, то есть опять-таки — как бы в ее редакционно-издательскую собственность. За двадцать лет их совместной жизни она отредактировала, обстругала его до того, что обнажился каждый нерв, и жизнь превратилась в сплошную рану. Из всех человеческих эмоций в нем сохранились лишь всевозможные формы страха, которые ветвились и множились, будто клоновые близнецы. Он боялся ее и боялся за нее. За ее здоровье и счастье. За ее мучения, с ним связанные. За Клоника. За его будущее. За будущее их семьи. И так далее. Вот уже год, как изо дня в день он принимал успокаивающие таблетки, а теперь вдруг перестал принимать и даже забыл об их существовании.

Но вот жена возвращается. Из этой месячной своей командировки, отпуска, туристически-деловой поездки. Он встречает ее цветами, чисто убранным домом, новыми трудовыми успехами и продуктовым изобилием в холодильнике.

— Ну как вы тут без меня? — спрашивает жена сентиментально-требовательным тоном учительницы, встряхивая золотой своей гривой.

На ее лице — позаимствованная у далекой юности безмятежная улыбка, которую в доме всегда было принято считать обворожительной.

— Нормально, — говорит Клоник.

— Прекрасно! — опрометчиво отвечает Антон Николаевич, несколько смущенный этой улыбкой и не вкладывая в ответ того смысла, который тут же извлекает из него жена.

Действительно, они тут с Клоником вдвоем прекрасно жили — иначе не скажешь.

На глазах у женщины появляются слезы. Ах, вот, значит, как: они жили нормально. Они жили даже прекрасно. Без нее!.. Оскорблено самое святое: надежда. Обмануто сокровенное. Попробовал бы он так не месяц, а все двадцать лет…

И тут же в одном из укромных уголков квартиры обнаруживается пыль. Отыскивается подозрительно-опасная течь в семейном бюджете. Выявляются другие неполадки, недостатки и недостачи в его системе ведения домашнего хозяйства — безалаберной и безответственной. Не считая нужным замечать хорошее, принимая его за само собой разумеющееся, как редактор-профессионал она тотчас отмечает сомнительное. Неугодное. Не согласующееся с ее собственными понятиями и представлениями о надлежащем. И тут выясняется, что он плохо кормил Клоника, почти морил его голодом, совсем не заботился о нем. Целыми днями шлялся неизвестно где — вот именно  ш л я л с я, то самое слово — когда у мальчика на носу выпускные экзамены.

Антон Николаевич чувствует себя преданным. Антон Николаевич чувствует себя оболганным и оскорбленным. Неужели Клоник что-то сказал ей такое, дал повод, козырь для таких обвинений? Хорошо бы — по глупости. Дай бог — по наивности.

Вновь грозовые тучи сгущаются над четырнадцатиэтажным домом на улице Строителей-Новаторов. Вновь повышается концентрация силовых полей ненависти и вражды на лестничной площадке седьмого этажа. Опять Кустов мрачнеет, уходит в себя. Опять, точно неприкаянный призрак, бродит по квартире.

Он снова спеленат, запрятан в кокон. Его снова лихорадит. Приходится возобновить прием успокаивающих таблеток под руководством профессора Петросяна. В ночном забытьи его неотступно мучает одно и то же видение: бесконечная спираль, винтообразная воронка, уходящая в беспросветный мрак, на головокружительную глубину. И вот его, точно в мясорубку, затягивает туда вместе с улицей Строителей-Новаторов, по которой мчатся его красные «жигули».

Кустов замышляет побег. Более того. Он одновременно замышляет два побега: из дома и с работы. Хочет, чтобы ничто больше не связывало его с прошлой жизнью: ни образ мыслей, ни привычки, ни привязанности, ни знакомые, ни друзья.

Старый Кустов таким образом погибает, постепенно превращается в остекленевшую куколку, тогда как другой, новорожденный Кустов деятельно готовит побег. Для начала он производит экспроприацию ценностей. Юношеский дневник. Тетрадь со стихами. Скопившиеся за жизнь письма. Белье. Самые необходимые носильные вещи. Запасные очки. Кубик Рубика — подарок Петера Вароша. Он складывает все это в старый фибровый чемодан студенческой поры с неисправными запорами — в небольшой, перетянутый брезентовым ремнем чемодан, с которым приехал когда-то из далекой провинции покорять, завоевывать, осчастливливать университетскую Москву.

И вот он уже стоит перед заветной дверью, давит на кнопку звонка.

Дверь открывается. Антон Николаевич переступает порог. Ставит перетянутый ремнями чемодан на пол прихожей.

— Это я, — говорит.

Девушка-жрица утыкается лбом в его плечо. Он пытается оторвать ее от себя, заглянуть в лицо, но она не дается — прилипла.

— Ты что, дурочка?

Девушка-весталка плачет, смеется, убегает, возвращается. Ее трясет. От счастья и страха перед будущим.

Антону Николаевичу недоступен этот страх. В глаза он смерти смотрит смело. А если надо — жизнь отдаст. Как отдал капитан Гастелло.

Страх теперь ни с какой стороны не понятен ему. Короткий мужской ум! Только бы поймать свою волну и заскользить на дощечке радости по самому гребню. Все решилось, свершилось наконец — и слава богу. Пленительный миг счастья, раскрепощенности. Огромная скорость. Почти недозволенный риск в его возрасте. Королевский серфинг. Кинг сайз, — как сказал бы Тоник.

Антон Николаевич гонит волну. Волна гонит, несет вперед на своем стремительном гребне Антона Николаевича. Откуда в нем этот Платонов авантюризм? Эта Тоникова бесшабашность? Даже не переждал самый в таком деле опасный момент — когда новая волна до конца разрушит старую. Много ли стоит после этого хваленая его рациональность, рассудочность, предусмотрительность?

— Ну что ты, дурочка?

Она? Дурочка? Об этом, конечно, можно спорить, а вот в том, что он самый настоящий дурак, нет никаких сомнений. Попался в собственный силок, устроенный с помощью двух самодельных колышков. Ведь чемодан в прихожей, как ни крути, — это по сути то же, что и подписка о невыезде. Это, собственно, не менее серьезно и опасно для дальнейшего движения по жизни, чем сломанная передача обратного хода машины. Это еще одна цепь, привязанная к еще одной проволоке.

Девушка плачет. Девушку всю трясет. Девушка никак не может успокоиться. Потому что она-то как раз понимает, не дурочка. Если теперь когда-нибудь он унесет с собой этот чемодан, ей будет очень больно, гораздо больнее, чем если бы они просто расстались. Ведь в отличие от Антона Николаевича ей некуда будет бежать.

А он, дурак, прыгает, скачет по комнате, обнимает, целует подружку, кружит ее, точно какой-нибудь раздухарившийся Тоник. Воистину бог, даруя человеку любовь, лишает его разума и ясного понимания того, что радость всегда возвращается туда, откуда пришла: в холод Вольвы. В хаос и мрак Субвольвы.

…Когда следователь по особым делам Фан из Центра Управления предложил Антону Николаевичу сделать свой выбор, обозначить одну жертву из двух возможных, он чего-то явно недоговаривал. Он вел, безусловно, двойную игру. Или даже тройную. Скорее всего, для себя он избрал тактику, опирающуюся на так называемый принцип «домино», когда очередное убийство должна совершить одна из жертв следующего убийства. Принцип этот считается незаменимым, если действительно требуется устранить все улики, спрятать все концы в воду. Ведь Центр Управления уже сделал свой окончательный выбор, уже назвал Тоника — единственного, кому предстояло остаться жить. Единственного, чьи медицинские анализы оказались безупречными. При чем же Антон Николаевич?

Тут все, конечно, определяли правила игры. Издавна установленные правила приличия. Землянам предоставлялись право и возможность убивать друг друга самим, без вмешательства извне. Им давалась таким образом столь ценимая на Земле свобода выбора, и поэтому засорившие Каналы Связи мужчины ликвидировались при непосредственном содействии женщин, а женщины уничтожались по большей части руками мужчин. Тем и другим предлагались всевозможные варианты и объекты убийства, как бы наиболее для них выгодные. Тех и других искушали технической простотой такого деяния, а также гарантией безнаказанности.