Повседневная жизнь Москвы в XIX веке - Вера Бокова

Подобные представления происходили как на улицах, так и во дворах, и в небогатых домах часто вызывали настоящий ажиотаж. «Весь дом всполошился, — писал Г. И. Успенский — вы слышите, как по коридору мимо вашей комнаты пробежало несколько человек, поднялась повсюду суматоха; взгляните в окошко, и вы увидите, что далеко прежде вас высунулся в окна весь дом, — на дворе толпы народа: мастеровые, кухарки, бросившие свое дело, разносчики с лотками на головах и с застывшим криком на разинутом рту»[442].

Многие из выступавших в Москве уличных артистов, особенно в первой половине века, были иностранцами — итальянцами или немцами, но хватало и своих доморощенных талантов, не нашедших более достойной сцены. Чаще других встречались шарманщики, игравшие на небольшом переносном ручном органе — шарманке. Название это — «шарманка» — родилось в конце XVIII века, когда первые появившиеся в России органчики играли популярную в то время французскую песенку «Шарман Катрин» (по-французски «Прелестная Катрин»). Отсюда и «шарманка». Шарманки были двух фасонов: одни — игравшие тихо и фальшиво, в виде шкафчика с танцующими на нем куклами, другие, появившиеся в середине века, — громкие, большие и тяжелые. Останавливаясь на углах улиц или во дворах, шарманщики опускали свой инструмент на деревянную ногу-подставку и, медленно вертя ручку, играли различные популярные мелодии (модные оперные арии, «Разлуку», «Хуторок» и т. п.) и сами им подпевали. Такой персонаж появлялся мимоходом на страницах одного из очерков Глеба Успенского: «Итальянец-шарманщик, в легком пальтишке, с грязным шарфом на шее, подпевает на мотив из „Эрнани“ и от холода хрипят оба — и певец, и шарманка»[443].

По окончании программы шарманщик обходил слушателей с шапкой и собирал деньги, а слушатели с верхних этажей бросали ему из окон мелкие монеты, завернутые в бумажки (чтобы не укатились и легче было найти).

Шарманщики могли аккомпанировать другим уличным музыкантам или выступать на пару с певцами (часто детьми). Некоторые добавляли к своему органчику другие музыкальные инструменты и превращались в «человека-оркестр»: на голове что-то вроде шлема с колокольчиками, «на спине пристроен небольшой турецкий барабан, а к локтю левой руки прикреплена ударная палка с набалдашником, которою он и отбивал такты в барабан, а ногою дергал за петлю ремень от литавров — медных тарелок на барабане»[444].

Часто для привлечения публики шарманщик водил с собой жалких, но забавных «ученых» собачек или обезьянок, показывающих нехитрые трюки. Иногда на шарманке сидел попугай, который за отдельную плату вытаскивал из маленького железного ящика заранее написанные «билетики» с предсказаниями судьбы.

И уличные артисты, и шарманщики считались, по сути, одной из категорий нищих. Доходы их были мизерны, условия жизни тяжелы: полиция их вечно гоняла и преследовала, но и они заполняли некую «культурную нишу». Во всяком случае, балетмейстер А. Глушковский считал, что «простолюдины, прислушиваясь к правильным и приятным звукам шарманок, стали мало-помалу петь романсы и новые русские песни, хотя и плохо, но с музыкальным тактом»[445].

Своеобразным и популярным в городе зрелищем были «ученые» медведи. С ними по Москве «ходили» в основном выходцы из Владимирской губернии и цыгане. Вожаки заставляли своих зверей ходить на задних лапах, кувыркаться через голову, подавать лапу, показывать, «как бабы пьяные падают», «как ребята горох воруют» (ползком на животе), боролись с ними, причем «побеждал» всегда медведь. Обязательной частью представления были медвежьи «танцы» с «козой». Помощник вожака (обычно мальчик-подросток) надевал на голову мешок с воткнутой в него палкой с козлиной головой и рогами на конце, а также с деревянным «языком»-трещоткой. Вожак брал барабан и выбивал на нем дробь, а «коза» тем временем выплясывала вокруг Михайло Потапыча трепака и задирала его, поклевывая деревянным «языком». Рассерженный медведь рычал, поднимался на задние лапы и кружил вокруг вожака — «танцевал» (от этого «танца» возникло выражение «отставной козы барабанщик»). Это был главный момент всего представления, после чего Мише давали косушку водки, которую он лихо и быстро выпивал из горлышка, а дальше вручали шапку и он на задних лапах обходил публику, собирая деньги, давать которые в этих случаях москвичи не жалели.

Медвежьи «комедии» сошли в Москве на нет после 1850-х годов: городская администрация запретила такие представления.

Вообще горожане были большие охотники до всего необычного, яркого, нового и поразительного, и в этом отношении Москва постоянно предлагала большой ассортимент причудливых зрелищ. То демонстрировались какие-нибудь «удивительные эквилибро-механико-гимнастико-конные представления; бриллиантовые фейерверки с великолепным табло, Венера, приезжающая на огненной колеснице в гости к Плутону», то привозилась панорама «знаменитой американской реки Миссисипи», то показывался где-то на Рождественке «редкий феномен: верблюд и пудель, играющие в домино»[446].

Газеты пестрели всевозможными соблазнительными объявлениями такого рода: «Прибывший в здешнюю столицу австрийский подданный честь имеет известить, что он открыл большое представление кинетозографического театра. Представления будут даваемы ежедневно, кроме суббот, начиная с 7 часов вечера на Большой Дмитровке, против Дворянского собрания, в доме Рудакова. Картина первая представляет торжественное шествие Их Императорских Величеств Государя Императора Александра Николаевича и Государыни Императрицы Марии Александровны после коронования из Успенского собора 26 августа 1856 года, в сопровождении блестящей свиты. Все предметы, изображающие лиц, находятся в движении. Оный театр известного механика Купаренки усовершенствован и улучшен многими новыми изобретениями, до сих пор еще нигде не виданными. Содержатель не щадил для этого ни издержек, ни трудов, и посему льстит себя надеждою, что почтеннейшая публика удостоит его своим посещением. Программа всего представления будет опубликована особыми афишами. Во время представления будет играть оркестр музыки и залы будут хорошо отоплены»[447].

Естественно, что всякий, у кого водилась копейка, легко «клевал» на подобные объявления, и в зале потом яблоку негде было упасть.

На месте Политехнического музея со стороны Яблочных рядов постоянно стояли деревянные павильоны-балаганы, где гастролировали различные заезжие штукари и умельцы. Так, в 1846 году здесь показывали «огромного кита в 14 сажен длины, между ребрами которого помещен хор музыкантов, играющих разные пьесы»[448].

Особенно часто здесь размещались различные зверинцы. В 1850–1860-х годах несколько лет подряд выступал балаган-театр Лаврентия Казанова, главными «действующими лицами» в котором были обезьяны. Потом этот балаган сгорел вместе со всеми животными, а на его месте появился зверинец Крейцберга, то и дело попадавший в московскую хронику происшествий и тем в основном прославившийся: то оттуда сбегал тигр и насмерть задирал протопопа церкви Николы на Мясницкой, то бесился слон и крушил все вокруг, так что приходилось вызвать солдат, чтобы расстреляли животное (в туше потом нашли 144 пули и об этом писали все московские газеты).

Все эти зрелища были востребованы в основном средними и низшими городскими слоями. Верхи общества развлекались преимущественно в своем кругу. Одним из основных видов светского времяпрепровождения уже с восемнадцатого века были балы, подчинявшиеся как этикетным требованиям, так и своеобразному ритуалу, полностью оформившемуся в Москве в первые годы девятнадцатого века (почему позднее его торжественно называли «фамусовским бальным каноном»).

Канон предусматривал заранее разосланные приглашения, специальное бальное убранство дома — иллюминованный подъезд, крыльцо, затянутое тиковой палаткой, ковровую дорожку от экипажа до дверей, лестницу, убранную цветами и вечнозелеными растениями, шеренги лакеев в парадных ливреях и напудренных париках с косичками (по моде восемнадцатого века), выстроившихся вдоль этой лестницы. Обязательны были и жандармы у подъезда, которые следили за порядком, а по окончании мероприятия выкликали фамилии владельцев карет.

В залах полагалось полное освещение, поэтому в люстрах и бра горели сотни свечей (особенно торжественным считалось если восковых, а не сальных); свечи эти исправно нагревали воздух и создавали в помещениях почти тропическую жару.

Рядом с танцевальным залом полагался открытый буфет, обставленный по периметру прилавками, на которых в хрустальных чашах глаз радовали фрукты, конфеты и печенье, стояли графины с разноцветными прохладительными напитками и кипящий серебряный самовар.