Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина

его как ни в чем не бывало. И опять приятельствовали, а ночью редкий секс, как нужду справить. Справили, уснули, разбежались.

А гнездо вить, а птенцов выводить? Хоть вой! Антон решил бороться за эту женщину. Да, у него нет уверенности в себе. Но она поможет ему обрести эту уверенность. И потом, черт побери, ему с ней спокойно. Несмотря на все оскорбления, он с ней защищен. Варя каким‑то образом гасила в нем тоску по родному дому, вмещая в себе и родителя, которого все уважают, и дачу на берегу Оки с огромными соснами, и альпийскую горку с цветником. гордостью маменьки, и необычайно крупную, пахучую малину у забора в тенистом углу их сада. Варя называла его провинциальные воспоминания "грезы на диване". Может и так, в каждом русском сидит Обломов. Конечно, Варины выкрики оскорбительны, но они побуждали его к действию.

Как‑то она обронила фразочку:

— Ты все в жизни сделал чужими руками. (Ей можно, а ему почему‑то нельзя, так и вспыхнул Антон). Твоя главная задача — стать самим собой. И на полную катушку использовать то, что дала тебе природа.

— А что она мне дала?

Антон думал, что Варя начнет перечислять какие‑то еще не перечеркнутые ей черты характера, не совсем же он безнадежен, но она окинула его критическим взглядом и четко сказала:

— Рост, походка и смазливое лицо. У тебя свежий рот, ясный взгляд, на тебе хорошо сидит одежда.

Он криво усмехнулся.

— В альфонсы, что ли идти?

— Это твое право, но я не об этом. Из тебя получилась бы отличная фотомодель. Я тебя вижу на подиуме. Красиво. И перспективно. Мода объединяет нас на рубеже веков.

— Господи, какая пошлость.

— Если ты будешь делать то, что умеешь и любишь, может быть в тебе расцветут еще какие‑нибудь таланты. Это я тебе по дружбе говорю. Ты дышишь сквозь вату. Слава нам — стремительным, и горе им — нерасторопным!

— Это еще что?

— А это, батенька, лозунг древних викингов.

Хоть и странной, почти дикой, была высказанная Варей мысль, она пустила ростки. Как‑то все совпало, объявление в газете о двухмесячных курсах само попало на глаза. Сходил, посмотрел, как вышагивают по подиуму безучастные нимфы и мрачные молодцы. Понравилось. Ну и быть тому. Записался на курсы.

Но Варя не успела порадоваться его первым успехам, потому что вдруг резко порвала их отношения. Он не отчаялся, не в первый раз, и аккуратно, раз в неделю звонил ей домой, но она не подходила к телефону. А потом Марина сообщила, что дочь ушла из дому:

— Она плохо ушла, со скандалом. Все у нас, Антончик, плохо. Виктор Игоревич заболел. Очень серьезно, между прочим. И не без Вариного участия. Она оскорбила, унизила отца. А ты знал, что Варька уволилась из банка? Я места себе не нахожу. В мире все так тревожно. Антон, как ты относишься к Примакову?

— Все о–кэй, Марина Петровна. Примаков мне друг и брат, под одним парусом будем плыть дальше.

— Мне не до шуток. Я серьезно. Коммунисты считают его своим.

— Да какие сейчас коммунисты? Коммунисты, Марина Петровна, давно перевелись. Этих заединщиков объединяет не идея, а инстинкт выживания. Где сейчас Варя живет? Вы не знаете ее телефон?

— Не знаю. Эти заединщики очень опасны. Я совершенно не понимаю ситуации. И это новое понятие в политике — "семья". Неужели нас всех дурят? Через полгода выборы. Может быть, нас всех уже вычеркнули? Мы только прах под ногами. Я буквально не сплю по ночам.

— А вы спите, Марина Петровна. Мы не прах, мы корм скоту. А Виктор Игоревич поправится. И на "семью" наплюйте. У нас есть две семьи, две священные коровы — семья Ельциных и семья Пугачевых. Первых ругают потому, что модно, вторую семью не трогают, потому что не смеют. Но главы семей — и Ельцин, и Пугачева, мастера шоу–бизнеса. Они заслуживают славы.

— Ты все шутишь.

Поговорили…

А потом появилась Варя — после болезни, другая, чужая, но не менее прекрасная. Она не задавала никаких вопросов. Более того, она словно забыла о своих оскорблениях и странных советах. От прежней Вари осталась только чуть язвительная, намеком, усмешка, она по–прежнему готова была над ним издеваться. Но не издевалась, медлила. В ее словаре появилось слово любовь. И как‑то незаметно все, что было его недостатком, превратилось в достоинство. Антон пугался, ждал подвоха, смотрел испытующе — дурит она его или нет? А она продолжала низать слова на гнилую нить — ты нежный, красивый, умный, только слишком серьезно относишься к себе самому, здесь тебе отказывает чувство юмора.

Ну и что ему теперь делать, если заявление об уходе из фирмы он уже написал, но положить его на стол начальству духа не хватает, потому что большая мода, которая объединяет народы на рубеже веков, хоть и согласна принять его в свои объятия, не гарантирует при этом ни твердой зарплаты, ни постоянной занятости.

9

Сколько раз за свою бессобытийную жизнь Лидия Кондратьевна слышала этот упрек: "Хорошо тебе. Ты богатая. Ты спокойно живешь и жизни не знаешь". Ты не знаешь, а мы знаем, потому что у одной — муж алкоголик, у другой — сын афганец и инвалид, у третьей отец с туберкулезом, а у четвертой какая‑то сволочь украла кошелек с полной получкой. А ты кто? Бабочка–однодневка, сосуд недолитый. У тебя все люди хорошие, мир прекрасен и никто ни в чем не виноват".

Было время, когда Лидия Кондратьевна искала ответа на мучивший ее вопрос в хороших книгах, но авторы хороших книг тоже смотрели на нее с укоризной, потому что любили и ценили других героев — отверженных, злобных, несчастных, а уж негодяев и вовсе лелеяли. Почему, спросите? Негодяи и непорядочные с жизнью боролись, а потому видели ее изнанку. А она, Лидия–благополучная, только плывет по жизни, радуясь окрестным пейзажам.

Здесь уж ничего не поделаешь. Зачастую люди мыслят именно так. Только тот знает жизнь, кто уже валялся пьяный в канаве и пережил все возможные унижения, кто был бит, да так, чтоб исковеркали внутренности — почки или селезенку, а уж совсем полноценен в понимании жизни тот, кто ночевал на нарах в тухлой камере на сорок человек, кого насиловали или кто сам насиловал… ну, и так далее. Отрицательный опыт больше тянет на вселенских весах, потому что носитель этого опыта заглянул в бездну.