Три поколения - Ефим Пермитин

Раскрасневшаяся от езды, с выбившимися из-под клетчатой косынки черными вьющимися волосами, Вера была красива. Но Андрей, казалось, не замечал ничего, кроме почвы и засохших, поблекших на ней растений.

Простой, скромной девушке Вере присуща была своя женская слабость: порисоваться красотой рук и ног. И сейчас руки ее были затянуты в узкие желтые перчатки, а ноги в маленьких, надетых на шелковый чулок сапожках. На осеннем ветру руки и ноги сильно мерзли, но она и мысли не допускала, чтобы надеть толстые вязаные рукавички или большие сапоги на теплый, шерстяной чулок. Выставляя напоказ руки, она часто перебирала, подтягивала поводья, дразня и без того горячего Курагая.

Андрей же ехал по землям «Красного урожая», а мысленно видел Москву, парк имени Горького, Сокольники, куда они часто уезжали с Неточкой слушать музыку… Обычно они шумно врывались в квартиру, проголодавшиеся, веселые, и, пока Дарьюшка накрывала на стол, Неточка садилась за рояль и пела, а он устраивался рядом, смотрел на нее и всегда отыскивал в ней что-нибудь новое. И вот рядом с Неточкой возник танцор, по-хозяйски взявший ее под руку.

«Теперь уже тебе не в чем больше отказывать мне, моя златокудрая Диана!» — снова послышалась та же фраза, так оглушившая его тогда.

Андрей тряхнул головой, но видение не исчезло. Он стиснул зубы и с силой пришпорил коня стременами. Меринок рванулся. Андрей осадил его, и покорный маштак растерянно затоптался, затряс толстой, тяжелой головой.

«Отчего ты злишься? Ну можно ли так?» — мысленно упрекала главного агронома Вера. Несколько встреч, включая и обидный случай у комбайна, прочно привязали ее к Андрею. Он казался ей старым другом, с которым она увиделась после долгой разлуки. Но его слова: «Да вы же в таком случае не агроном, а огородное чучело!» — долго не давали ей покоя. «Ведь я не только агроном, но и девушка! И ты не имел права так грубо обзывать меня…» Но потом она оправдала и этот его поступок: «Будь я на его месте, поступила бы в точности так же. Конечно, он горяч, но это только хорошо, тепленьким здесь быть нельзя…»

Вере было тягостно его молчание. Хотелось как-то развеселить Андрея, отвлечь от мрачных дум, которые, как она замечала, часто не давали ему покоя.

— На этих песках только арбузы сеять. Вырастут, как мой дед говорил, — «под один кавун пару волов запрягай». Правда, Андрей Никодимыч?

Андрей молча кивнул головой.

Вера отвернулась и закусила губу: «Ну чего надулся?» И через минуту заговорила снова:

— А красноурожаевцы никогда не сеяли бахчи. Я интересовалась: почему? Говорят, земля неподходящая. Давайте посмотрим поближе, какая она…

Неожиданно, словно падая с седла, всадница склонилась вправо, решив, не останавливая коня и не слезая с него, достать горсть земли. «Достану — все будет отлично, не достану — ничего не будет», — загадала Вера.

Свесившись до предела, казалось, вот-вот готовая выскользнуть из стремян, она рывком схватила полную горсть земли и, с налившимся пунцовой краской лицом, с рассыпавшимися по плечам кудрями, торжествующе протянула землю Андрею:

— Вот смотрите!

Андрей обратил внимание на красивую, затянутую в перчатку руку Веры. «Такая маленькая и такая сильная», — подумал он и с руки невольно перевел взгляд на оживленное лицо девушки.

«Достала! Достала!» — ликовала Вера.

Справа показался холм. Андрей повернул к нему. Кони легко взобрались на его вершину. С холма открылась широкая картина степи.

— Давайте позавтракаем здесь. Я захватил кое-что из московских запасов.

— Я с радостью! — сказала Вера чуть приглушенным грудным голосом и тихонько чему-то улыбнулась.

Они спешились. Вера спутала, разнуздала коней и пустила их на попас, потом сняла с головы косынку и расстелила ее на земле.

Андрей вынул из сумки сверток со сдобными кренделями и ломтиками твердой московской колбасы, и они принялись за еду.

Черные, в крупных завитках волосы Веры шевелил ветер. Они падали ей на шею, на уши.

Радость, не покидавшая девушку во время поездки, все нарастала. Ей казалось, что ее душа готова навсегда вобрать в себя и эту необозримую даль степи, и небо, и терпкие запахи осенних трав. Она готова была сидеть на этом холме долго-долго и слушать, как растет, ширится ее душа, но Андрей поднялся.

— Ну вот, а теперь поедемте дальше, Вера.

— Поедемте, — слабо отозвалась девушка.

Они спустились с холма и поехали по равнине.

— В этой засушливой части степи преобладают узколистые злаки. Вот смотрите, Вера: невысокий типчак и серенький тонконог. А вон и перистый ковыль-волосатик… Замечательное, высоковитаминное степное сено дадут эти низинки, если мы к ним приложим руки. — Андрей сделал какие-то отметки на своей карте. — Это не то, что вымахивающая в рост человека лесная травища: в ней много клетчатки, но мало протеинов…

Они ехали по степи около часа, а Андрей все говорил и говорил об особенностях засушливых почв, о способах их увлажнения, о засухоустойчивых культурах и травах. Все изученное, познанное им за многие годы послушно вспомнилось, как будто он прочел об этом только что.

Степные кустарники — таволга, дикий миндаль-бобовник — все привлекало его внимание, обо всем он говорил и увлекательно и ново для Веры.

— Борьба! Какое чудесное это слово, Вера! Бороться за то, чтобы на выжженных этих пространствах вместо ненужной таволги зацвели сады, заколосились хлеба, расплеснулись бахчи… Агрономы не боги, но им подвластно то, что не подвластно богам. — Андрей засмеялся.

Засмеялась и Вера.

Наконец он повернул коня к горам. Отсюда они казались синим табуном туч. Андрей не отрываясь глядел вдаль.

— Мы с вами, Вера, богачи, — возобновил он прерванный разговор. — Да, да, богачи как агрономы: такое редчайшее сочетание почв, рельефов, растительности, как в нашей МТС, трудно встретить где-нибудь еще. Видите вон ту темную границу леса?

Вера кивнула.

— Выше ее — альпийские луга. На них я десятки раз бывал еще мальчишкой, когда жил в этих краях. Ну, это уже сплошные ковры цветов. Крупные темно-голубые аквилегии, ярко-оранжевые огоньки, фиалки, крупноцветные горечавки, душистые ирисы… Кажется, рука художника-цветовода создает на этих лугах гигантские мозаичные газоны. Не случайно один из писателей, впервые побывавший здесь, сказал: «Сравнивать силу и глубину впечатления от земли, от красок, от звуков, от запахов горного Алтая ни с чем нельзя. Природа здесь все устроила на «превосходную степень». Можно только сказать, что в этой жемчужине Сибири сочеталось лучшее, чем гордится Тироль: лесные ущелья, горные реки, водопады, — с лучшим, что есть у Швейцарии: озерами, снеговыми вершинами и долинами цветов». Алтайские сыры, вырабатываемые из молока коров, пасущихся на этих цветах, превосходят прославленные на весь мир швейцарские. Вы заметили, Вера, — Андрей всем корпусом повернулся к девушке, — что мы, агрономы, совсем по-иному смотрим на природу и на окружающий нас пейзаж!.. По крайней море я, — поправился он и замолчал, а Вера снова не могла скрыть радостной улыбки, так чудесно преобразившей загорелое ее лицо.

— Говорите, говорите, Андрей Никодимович… Вы так изумительно, так поэтично рассказываете обо всем…

Андрей не переносил лести: комплимент восторженно настроенной Веры в этот момент показался ему ненатуральным. Может быть, только потому, что весь этот день его мучила тоска. Он сердито нахмурился: «Как же она все-таки бестактна!» И ему захотелось сказать резкость. Но он удержался и только, подстегнув меринка, с места поскакал в галоп.

Возвратились они поздним вечером. На отвороте дороги к Предгорному Андрей довольно сухо попрощался. Вера так растерялась от этого подчеркнуто сурового прощанья, что не нашла сил стронуть коня. «За что?» Сознание чего-то непоправимого охватило ее. «Такой чудесный день вдвоем, и вдруг это холодное: «Прощайте, Вера Александровна».

В течение дня ей все хотелось спросить Андрея о Терентии Мальцеве, показать главному агроному, что и она, несмотря на то что окончила только техникум, тоже следит за передовой мыслью, но все почему-то робела, стыдилась.

И вот сейчас, когда Андрей уже порядочно отъехал от нее, Вера, сама не зная, как это произошло, крикнула:

— Андрей Никодимович, на минуточку!

Андрей повернул коня и, все такой же хмурый, подъехал к ней.

Вера не знала, с чего начать, и в ее взгляде было столько страха, смущения и трепетной нежности, что Андрей удивленно поднял брови.

— Вы, конечно, отлично знаете, Андрей Никодимович, Терентия Семеновича Мальцева… — волнуясь и спеша, заговорила Вера, вовсе не вдумываясь в то, что говорила, и только пристально следя за нахмуренным лицом Андрея.

Андрей внезапно покраснел. Он силился вспомнить, что слышал о колхозном самоучке в министерстве, но, вспомнив, заговорил развязно: