Перелистывая годы - Анатолий Алексин

Я не сравниваю французского романиста с русским писателем, творящим в Израиле. Но как только прочел «КГБ в смокинге» и как только запоем прочла все четыре тома моя взыскательная жена, так сразу возрадовался уверенности: роман будут запоем читать и все другие. Кстати, в Москве он уже объявлен бестселлером. Произведение это — о событиях, связанных с определенным режимом, но оно теми событиями не зажато в тиски. Напротив, идеалы непримиримого противостояния смелости и благородной находчивости коварству и политической бесцеремонности, характеры, которые узнаваемы сейчас и будут узнаваемы завтра, делают роман не зависящим от эпох и режимов.

Иногда о книжке говорят: «Хорошая, но скучная». Как может быть хорошей книга, которую невозможно читать, сквозь которую продираешься будто через тягостное испытание? Как не вспомнить Вольтера: «Хороши все жанры, кроме скучного». А тут — увлекательнейшее чтение. Не оторвешься!

Есть в романе еще один, так сказать, побочный, детективный сюжет… Обложка и титульный лист оповещают нас о том, что автором произведения выступает сама главная героиня романа Валентина Мальцева. И в это можно поверить: женская психология воспроизведена с удивительной точностью. Это как бы история Жорж Санд, но только наоборот. «КГБ в смокинге» написал Иосиф Шагал… И наша читательская признательность — ему.

В Израиле немало тех, что слагают стихи на «великом и могучем» русском языке. Говорю «великом и могучем» без малейшей иронии, хотя, увы, в последнее время об эти святые для меня эпитеты то и дело оттачивают свое остроумие, а верней, острословие сатирики разного калибра. Тот, кто «хорошо понимает о том», или ничтоже сумняшеся произносит: «в районе ста тысяч», или делит мастеров слова на «поэтов и писателей», говорит не на русском языке, а на языке дремучей безграмотности. Так что не надо обвинять в искажении языка сам язык. А уж писатели — прозаики и поэты — обязаны уметь пользоваться царственными благами того языка, который действительно могуч.

Дарования не бродят толпами по земле, но все-таки желание Маяковского, чтобы поэтов было «побольше» тут, в Израиле, осуществилось. А сбылась ли его мечта, чтобы те стихотворцы были «хорошими и разными»? Самуил Маршак уверял, что к слову «поэт» не требуется добавлять эпитеты, поскольку само это слово — уже знак признания. Не обязательно следовать этой точке зрения с неукоснительностью и буквально, но и не прислушаться к Мастеру тоже нельзя. Все же скажу: и прекрасные поэтические перья здесь есть!

Пусть простят меня те поэты, любовь к которым я на сей раз вынужден оставить лишь в душе, лишь внутри себя. «Все еще впереди…» Сказать о любви то, что хочешь, сразу, в один присест не всегда получается.

Как известно, «краткость — сестра таланта». Но краткость моих высказываний — не столько «сестра таланта», сколько сестра обстоятельств: объем книги не ограничивает моих чувств, но ограничивает количество слов и строк, коими они могут быть выражены.

«Что это он превращает книгу воспоминаний в книгу благодарностей?» — опять доносится из-за спины занудливый голос. Как вновь не напомнить: в девятом круге Дантова ада мучаются не помнящие добра… Повторюсь: не желаю быть среди них.

«Частенько вы повторяетесь!» — зудит тот же голос. Повторение — не только «мать учения», как говорят на Руси, но и «мать убеждения». В том числе самого себя… И «мать утверждения» тех истин, которые упрямо следует утверждать, если ими пренебрегают.

Свою потрясшую меня книгу воспоминаний Сомерсет Моэм назвал «Подводя итоги». Подводя свои итоги, хочу сказать спасибо всем, кому обязан сказать. А если чье-то добро подзабыл, говорю: виноват…

В первом издании своих воспоминаний, опубликованном на земле Обетованной, я постарался воздать должное всем коллегам по перу, с коими, к счастью, свела меня там судьба.

И журналистам, которые писали обо мне и моих книгах. Десятки интервью предложили мне дать за эти три с лишним года. И чаще всего я откликался согласием. То была возможность поделиться с читателями думами, намереньями, сомнениями… А размышлений в сложные времена жизни возникает куда больше, чем в годы относительно простые (вовсе несложных времен не бывает!).

Интервьюеры тоже были хорошими и разными… Но один вопрос, в той или иной форме, задавал каждый: «А почему вы здесь?» Всякий раз отвечал, что я — русский писатель, а писатель более всего принадлежит той культуре, на языке которой он пишет. Жить же, повторюсь, люди вправе там, где хотят. И приезжать в страну, откуда началась их дорога, и припадать там к «отеческим гробам», и вправе опять уезжать… Это самое «вправе» провозглашает Декларация прав человека.

Слишком уж часто и упрямо, а может, и утомительно я повторяюсь. Что поделаешь… Моя книга хоть и не поток сознания, но «поток воспоминаний», не введенный в берега претензией на художественность.

В Израиль мы с женой влюбились. Но душа моя, конечно, с Россией и Москвой не расстается. Израильские врачи мешают неизлечимому моему недугу победить окончательно. А Татьяна геройски вынесла операцию, от которой даже опытнейшие хирурги ее отговаривали: «Это крайне рискованно. Да и вряд ли поможет…» Нейрохирург Иоанна Шифер превратила невозможность в реальность. Спасибо!

«Я встретил вас…» Эта тютчевская строка — на обложке книги. Не только встретил, но и молю судьбу, чтобы Таня всегда была рядом. Целительница услышала… Но до нее услышал Господь.

ЗАПОМНИ ЕГО ЛИЦО…

Из блокнота

Высоко, на том Кавказском перевале, где была остановлена, отброшена и разгромлена отборная эсэсовская дивизия с сентиментальным именем «Эдельвейс», павшим героям воздвигнут памятник. А на нем — фраза из моей повести: «Люди не должны жить минувшим горем… Но тех, кто спас их от горя, они обязаны помнить…» Не сотни, а тысячи читательских писем получил я за долгую жизнь. Но письмо, сообщившее о памятнике в кавказских горах, мне дорого, пожалуй, как ни одно другое. «Обязаны помнить…»

— Главное, надо быть вместе, — сказала мама в одно обманчиво мягкое утро. Сказала потому, что война, которая началась ровно месяц и один день назад, грозила нам скорой разлукой.

Чтобы продолжить «мирную» жизнь, мы с мамой решили пойти в кино. Пишу так, хоть моя любимая учительница литературы, Мария Федоровна, не раз объясняла (вновь вспоминаю!):

— Нельзя «ходить» в кино, как нельзя «ходить» в литературу или живопись: это обозначение вида искусства. Можно ходить в кинотеатр. Остерегайтесь неточностей речи, даже общепринятых. Не говорите, к примеру, «март месяц», ибо март ничем, кроме месяца, быть не может. Неточности речи, даже вроде бы узаконенные, ведут к неточности мыслей, а значит — поступков.