Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед - Филип Рот

в Израиле, которые обрушиваются на него буквально на всех последующих страницах романа, он продолжает еще некоторое время оставаться во власти коварной идеи, будто это он, а никакой не «Хальцион», оказывает разрушительное действие на свой организм и порождает бредовые измышления о его абсолютно невероятных приключениях в Святой земле.

Ничего из этого не имеет никакого отношения к кому‐либо, кто якобы «в конце 1980‐х годов» перенес нервный срыв в вымышленном или невымышленном мире.

4. «Американская пастораль»

Статья в Википедии о моем романе 1997 года «Американская пастораль» на основе весьма поверхностных признаков сходства ошибочно устанавливает еще одну группу реальных прототипов других моих протагонистов. «Прообразом персонажа Лейвоу был реальный человек: легендарный Сеймур “Швед” Мейзин, феноменальный атлет-многоборец еврейского происхождения, который, как и Лейвоу, закончил ньюаркскую среднюю школу в Уиквахике. Как и главный герой книги, “Швед” Мейзин был любимцем и идолом многих местных евреев из среднего класса». Статья завершается утверждением, что «оба “Шведа”» были высокими, с приметными светлыми волосами и голубыми глазами… Оба учились в педагогическом колледже в соседнем Ист-Ориндже, оба женились на христианках, оба служили в армии и после демобилизации переехали жить в пригород Ньюарка.

Сеймур Мейзин в 1930‐е годы и мой «персонаж Лейвоу» в начале 1940‐х оба ходили в ньюаркскую среднюю школу в Уиквахике – как и сам я в конце 1940‐х. Мейзин окончил ее спустя всего несколько лет после основания школы в 1933 году, за пять лет до Пёрл-Харбора и за четырнадцать лет до моего окончания этой школы в 1950 году. Соответственно, я никогда не видел его выступлений на соревнованиях, я вообще никогда и нигде не видел его живьем и даже не видел его фотографий. Когда я писал «Американскую пастораль», я ничего о нем не знал, кроме того, что он был выдающимся атлетом-многоборцем задолго до моего сознательного возраста и что у него было прозвище Швед. Эти два факта, которые я почерпнул из биографии реального Сеймура Мейзина, остались единственными связующими звеньями между ним и моим персонажем. Больше я ничего о нем не знал: он и впрямь был «легендарным», далеким и смутным архетипом – и больше ничем. Я даже не знал его имени, потому как если бы знал, то, во избежание обвинений в клевете, я бы, разумеется, не назвал своего персонажа Сеймуром. Перебрав пять-шесть имен, я остановил выбор на Сеймуре, потому что это было очень распространенное имя еврейских мальчиков его и моего поколения, а также я выбрал его ради благозвучия: двусложное имя Сеймур созвучно с односложным Шведом, фонетически они образовывали идеальную пару[162], и (в отличие от иронической клички Швед) в этническом плане имя гармонировало с фамилией Лейвоу.

Конечно, оба Шведа «были рослыми, с приметными светлыми волосами и голубыми глазами». А почему бы еще к каждому из этих двух еврейских мальчиков с аномальной внешностью прицепилось прозвище Швед? Оба учились в педагогическом колледже в соседнем Ист-Ориндже? Это не так. Мой вымышленный Швед и его вымышленная жена Доун учились в ныне закрытой Упсале, блестящем гуманитарном колледже в Ист-Ориндже, в то время как реальный Швед Мейзин ходил в Панцеровский колледж физической культуры и гигиены в Ист-Ориндже (позднее слившийся с Монтклерским педагогическим колледжем), откуда выпускали тренеров – преподавателей физкультуры и где училось всего двести человек. (Кстати, Бакки Кантор, тренер по гимнастике в книге «Немезида», опубликованной через двадцать три года после «Американской пасторали», тоже окончил Панцеровский колледж, что впрочем, опять‐таки ничего не доказывает.) Оба Шведа женились на христианках? Начиная с того самого поколения, и чем дальше, тем чаще, немалое число молодых людей осмеливалось поступать так же, как герой «Американской пасторали», вопреки желанию своих родителей. То, что оба Шведа «служили в армии», просто объясняется годом их рождения – мало кто из их поколения избежал армейской службы. Швед Мейзин мог, наверное, переехать в пригород Ньюарка. Википедия говорит об этом с уверенностью, я же просто не в курсе. Но Швед Лейвоу никуда не переезжал. Демобилизовавшись, он обосновался с молодой женой в собственном доме в пику своему весьма своенравному отцу, который настаивал, чтобы его сын и партнер по бизнесу жил рядом в богатом и быстро развивающемся пригородном районе Ньюстед в Саут-Ориндже, который склонные к самоиронии местные евреи иногда называли Еврестедом. Но мой Швед решил поселиться далеко за границей ньюаркского пригорода, около деревушки, которую я назвал Олд-Римрок, расположенной рядом с Морристауном в округе Моррис, – то есть он сознательно отдалился от облюбованного евреями района, – так что спор между отцом и сыном о том, где Шведу следует жить, а также какого вероисповедания жену ему следует найти и в какой вере растить детей, в моем романе отнюдь не обходится стороной.

Короче говоря, образ моего вымышленного Шведа Лейвоу продиктован элементарной логикой, и поэтому нет ничего удивительного в том, что история его жизни в чем‐то совпадает с не слишком‐то уникальными деталями биографии Шведа Мейзина, которая за пределами этого сходства разительно отличается от событий и обстоятельств ужасного краха моего вымышленного Шведа Лейвоу в «Американской пасторали», от его судьбы и страданий в качестве отца, мужа и сына. То же можно сказать и о важных событиях в жизни Шведа Лейвоу как управляющего: сложный мир процветающего семейного производственного бизнеса – трехэтажной перчаточной фабрики «Ньюарк мейд главз» на Сентрал-авеню в Ньюарке, где и происходят самые драматичные события романа, в том числе разворачиваются боевые действия в ходе ньюаркских беспорядков 1967 года, – был абсолютно незнаком реальному Шведу Мейзину, который после недолгой карьеры в профессиональном баскетболе всю дальнейшую жизнь проработал коммивояжером.

Спустя несколько лет после публикации «Американской пасторали» я присутствовал на чествовании моих литературных заслуг в Центре исполнительских искусств штата Нью-Джерси в Ньюарке. В тот вечер в зале находился и незнакомый мне до того Швед Мейзин, пожилой, но еще в хорошей форме, и, когда программа вечера завершилась, он подошел ко мне во время приема в холле, представился и представил свою дочь. Дочь Мейзина (оба его сына не смогли тогда прийти) – ей было, вероятно, лет тридцать-сорок – стала уверять меня, с очаровательной и забавной настойчивостью, что у нее нет ничего общего с террористской и противницей войны Мерри, единственной дочерью вымышленного Шведа Лейвоу, которая разрушила и свою жизнь, и жизнь своей семьи (она тайно заложила бомбу в крошечном здании почтового отделения в Олд-Римроке в знак протеста против войны во Вьетнаме) – вокруг этого события вращается сюжет романа, и его последствия отражаются на судьбах (и, как ядом, отравляют их) основных персонажей книги. Бомба Мерри Лейвоу убивает врача, местного любимца, случайно забежавшего на почту отправить письмо в больницу, которую он возглавляет. Потом, все еще выступая против незаконной, по ее мнению, войны и пустившись в жуткие похождения по закоулкам американского антивоенного движения (она дважды становится жертвой изнасилования), Мерри Лейвоу убивает своими бомбами еще троих людей. Но если какая‐то семья