Гибель гигантов - Кен Фоллетт

— Большое вам спасибо, миссис Хьюз, — сказал Джерэнт и двинулся дальше.

Он вынул из сумки новую телеграмму, посмотрел на адрес и прошел мимо дома Гриффитсов.

— Слава тебе, Господи! — сказала миссис Гриффитс. — Мой Томми жив, слава тебе, Господи! — и разрыдалась. Этель одной рукой обхватила Ллойда, другой обняла ее.

Рассыльный подошел к Минни Понти. Она не вскрикнула, но по ее лицу заструились слезы.

— Который? — сказала она хрипло. — Джой или Джонни?

— Не знаю, миссис Понти, — сказал Джерэнт. — Надо прочитать, это написано внутри.

Она разорвала конверт.

— Я ничего не вижу! — воскликнула она. Миссис Понти вытерла глаза, пытаясь осушить их от слез, и снова посмотрела. — Джузеппе Мой маленький Джой погиб. Бедный мой мальчик!

Миссис Понти жила почти в самом конце улицы. С колотящимся сердцем Этель ждала, пойдет ли Джерэнт к дому Уильямсов. Жив Билли или нет?

Мальчик отвернулся от плачущей миссис Понти, поднял голову и увидел стоявших через дорогу отца, маму и деда Этель. Они смотрели в напряженном ожидании. Он заглянул в сумку.

— По Веллингтон-роу все, — сказал он.

Этель едва не лишилась чувств. Билли жив.

Она взглянула на родителей. Мама плакала. Дед пытался раскурить свою трубку, руки у него дрожали.

Отец смотрел на нее. С каким чувством — она понять не могла лишь понимала, что он взволнован.

Он шагнул к ней.

Не много, но ей было достаточно. С Ллойдом на руках она бросилась к отцу.

Он обнял обоих.

— Билли жив, — сказал он. — И вы тоже…

— Пап, — проговорила она, — прости меня, что я так подвела тебя…

— Ничего, — сказал он, — ничего… — Он погладил ее по спине, как в детстве, когда ей случалось упасть и разбить коленку. — Ну, все, все… Уже все хорошо.

Этель знала, что межконфессиональная служба была в Эйбрауэне редким явлением. Для валлийцев религиозные расхождения никогда не были незначительной темой. Одна конфессия отказывалась отмечать Рождество — на том основании, что в Библии отсутствует указание на дату рождения Христа. Другие запрещали своей пастве голосовать на выборах, потому что апостол Павел писал: «Наше же жительство — на небесах». И никто не хотел молиться вместе с людьми, которые с ними не согласны.

Однако после «дня телеграмм» эти различия стали казаться совсем незначительными.

Эйбрауэнский пастор, преподобный Томас Эллис-Томас предложил устроить совместную панихиду Когда все телеграммы были доставлены, выяснилось, что погибли двести одиннадцать человек, а так как сражение продолжалось, теперь каждый день приходило одно-два печальных известия. На каждой улице была хотя бы одна семья, потерявшая близкого. В тесных рядах шахтерских лачуг на каждые несколько ярдов приходилось одно горе.

С предложением англиканского священника согласились и методисты, и баптисты, и католики. Меньшие группы, возможно, предпочли бы держаться особняком: баптисты, свидетели Иеговы, адвентисты Седьмого Дня и церковь Вифезда. Этель видела, что отца терзают сомнения. Но никому не хотелось остаться в стороне от того, что обещало быть самым ярким религиозным событием в истории городка, и в конце концов согласились участвовать все. В Эйбрауэне не было синагоги, но в числе погибших был юный Джонатан Голдман, и горстка иудеев решила тоже прийти, хотя в отношении их религии никаких знаков вежливости делать не собирались.

Службу назначили на половину третьего в воскресенье. Она должна была состояться в городском парке. По распоряжению городского совета построили помост, на котором должны были стоять духовные лица. Был ясный солнечный день, и пришло около трех тысяч человек.

Этель всматривалась в толпу. Вон Персиваль Джонс в цилиндре. Теперь он был не только мэром города, но еще и членом парламента. Он значился почетным командиром «Эйбрауэнского землячества» и стоял во главе призывной комиссии. С ним было еще несколько директоров «Кельтских минералов». Как будто они имеют хоть какое-то отношение к погибшим, горько подумала Этель. Появился Малдвин Морган с женой, но они-то имели на это право, ведь их сын Роланд погиб.

А потом она увидела Фица.

Сначала она его не узнала. Она заметила графиню Би — в черном платье и шляпке, за ней следовала нянька, несшая в корзинке юного виконта Эйбрауэнского, ребенка одного с Ллойдом возраста. Рядом с Би шел человек на костылях. Его левая нога была в гипсе, голова замотана бинтами, закрывавшими левый глаз. Этель задержала на нем взгляд — и вдруг поняла, что это Фиц, и потрясенно вскрикнула.

— Что случилось? — спросила мама.

— Взгляни на графа!

— А разве это он?.. Ах, и правда! Бедняга…

Этель не могла оторвать от него глаз. Она больше его не любила, слишком жестоко он с ней поступил. Но не могла смотреть на него равнодушно. Она целовала когда-то это лицо под бинтами, гладила стройное, сильное тело, теперь так ужасно искалеченное. Он был тщеславным человеком, — и это самая простительная из его слабостей, — и она понимала, что намного больше, чем от ран, он страдает от стыда при каждом взгляде в зеркало.

— Почему же, интересно, он не остался дома? — удивилась мама. — Никто бы его не осудил.

— Он слишком гордый, — покачала головой Этель. — Это же он вел их на смерть. Он не мог не прийти.

— Ты хорошо его знаешь, — сказала мама, взглянув на Этель так, что той пришло в голову: уж не догадывается ли она, как было на самом деле? — Но я думаю, он хочет показать людям, что аристократы тоже пострадали.

Этель кивнула. Мама была права. Фиц был надменным и властным, но как ни странно, он страстно желал, чтобы простой народ его уважал.

К Этель подошел сын мясника, Дэй Окорочок. Это был невысокий человечек в ладном костюме.

— Как здорово, что ты вернулась в Эйбрауэн, — сказал он.

— Как твои дела, Дэй? — спросила она.

— Спасибо, прекрасно. Завтра в кино новый фильм с Чарли Чаплиным. Тебе нравится Чарли Чаплин?

— У меня нет времени ходить в кино.

— А то, может, оставишь малыша с мамой завтра вечером и сходишь со мной?

Когда-то они ходили в кинотеатр «Пэлас синема» в Кардиффе, и он залезал ей под юбку. Это было давно, но, судя по его взгляду, он не забыл.

— Нет, Дэй, спасибо, — твердо ответила она.

Он не собирался так легко сдаваться.

— Сейчас я в шахте, — сказал он, — но когда отец уйдет на покой, буду работать вместо него.

— Я уверена, ты прекрасно справишься.

— Некоторые и не взглянули бы на женщину с ребенком, — сказал он, — но я не такой.

Это прозвучало несколько снисходительно, но Этель решила не обижаться.

— До свидания, Дэй. Мне было очень приятно, что ты меня пригласил.

Он печально улыбнулся.

— Ты по-прежнему самая красивая девчонка, какую я только видел.

Он коснулся пальцами шляпы и отошел.

— Чем он тебе не нравится? — возмутилась мама. — Тебе нужен муж, а это — просто находка!

Так чем же он ей не нравился? Низковат, правда, зато обаятелен. У него обеспеченное будущее, и он готов заботиться о чужом ребенке. Этель сама не знала, почему так уверена, что ей незачем идти с ним в кино. Неужели в глубине души она до сих пор думает, что слишком хороша для Эйбрауэна?

Впереди стоял ряд стульев для самых важных гостей. Фиц и Би заняли свои места рядом с Персивалем Джонсом и Малдвином Морганом, и служба началась.

Этель в общих чертах принимала христианскую религию. Она считала, что Бог существует, но верила, что он обладает большим здравомыслием, чем полагает ее отец. Его категорическое неприятие утвержденных конфессий трансформировалось у нее в нелюбовь к статуям, фимиаму и латыни. В Лондоне она от случая к случаю ходила по воскресеньям на утреннюю службу в дом молитвы «Голгофа» — главным образом потому, что пастор был убежденным социалистом и предоставил помещения своей церкви для клиники Мод и собраний партии лейбористов.

Органа в парке, конечно, не было, пуританам нечем было возмущаться. Этель от отца знала, что все спорили, чей будет хор — это имело большое значение, в этом городе даже большее, чем вопрос, кто будет проводить службу. В конце концов предпочтение было отдано мужскому хору Эйбрауэна, руководитель которого не проявил себя ярым приверженцем какой-либо определенной церкви.

Начали с «Не shall feed His flock like a shepherd» («Как пастырь Он будет пасти стадо Свое») Генделя — это был один из любимых псалмов прихожан, со сложной мелодией, которую молящиеся выводили безукоризненно. Слушая, как звенят над парком слова «агнцев будет брать на руки и носить на груди Своей»,[20] выпеваемые сотнями голосов, Этель почувствовала, как не хватало ей этой волнующей музыки в Лондоне.

Католический священник прочел на латыни 129-й псалом, De Profundis. Он кричал изо всех сил, но последние ряды его едва слышали. Англиканский пастор прочел заупокойную службу. Дилис Джонс, юноша из методистов, спел гимн Чарльза Уэсли. Баптистский пастор прочел пятнадцатую главу из 1-го Послания коринфянам с двадцатой строфы до конца.