Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Дэрбэн был в числе тех четырех мальчишек, что под стражей увезли в Мадинат-аль-Заура. В прошлом году ему исполнилось шестнадцать, и он сумел бежать из столицы в родные степи. На священной для джунгар горе Баргутай он торжественно отрекся от ашшаритской веры и поклялся отомстить за отца — и за рабство своего народа. Вокруг него сплотились десятки тысяч уруутов — родственники матери и все уцелевшие нойоны отца. Этой зимой пять улусов отказались выплатить дань и дать заложников, кочевники разбили два ашшаритских каравана и разграбили четыре ханьских. А самое главное, по весне джунгары напали на усадьбы в полосе ничейной земли.

Кипя на медленном огне черной ярости, нерегиль теперь ждал удобного времени, чтобы наказать клятвопреступников. Всех братьев и сестер Дэрбэна, живших заложниками в столице, казнили еще зимой — на этот раз им уже ничего не могло помочь. Араган-хан в знак покорности и преданности выдал всех мятежников, пытавшихся искать убежища в его кочевьях. Поэтому все сторонники Дэрбэна постепенно стягивались к Лошани — говорили, что вокруг города кочует не менее ста тысяч семей.

Тем не менее, найманский князь Галдан — гроза караванов и ашшаритских пограничных поселений — никуда не двинулся и долго держался в своих владениях в горах Мау-Ундур. Господин Ястреб выбил его оттуда, но мятежнику удалось бежать — верный нукер отдал ему своего коня взамен раненого. А неделю назад ханьские купцы принесли жалобу: Галдан встал у Красного тальника на реке Эдзин-гол, и не дает проходу караванам. С кого-то он взял дань, а вот этим ханьцам не повезло: найманы разграбили товары, отобрали всех женщин и рабов, а самих купцов посадили задом наперед на худых лошаденок и плетями погнали прочь.

Теперь Саид со своей тысячей южан возвращался из похода к Эдзин-голу. С ними еще ходил тумен Араганова сына Сангума — чистокровные джунгары недолюбливали найманов, считая тех подлым и продажным племенем. Саид отдал союзникам всех пленных и всю добычу. Исключая, конечно, Галдана и его сыновей. И ханьский бесценный расшитый шелк.

И теперь Саид, стоя на коленях и почтительно склонив голову, докладывал господину Ястребу:

— Мы обратили их в бегство, сейид, и изрубили тумен их гвардии…

— Скольким удалось спастись?.. — холодно прервал его нерегиль.

— Весь тумен был изрублен, сейид, — пробормотал Саид и прижал лоб к полу.

Похоже, на него надвигалась гроза. В комнате повисло молчание, слышался лишь треск огня в светильниках и частое дыхание помертвевшего от страха ханьского купца.

— Тумен никогда не бывает полностью изрублен, — наконец, прошелестело над их головами. — Вернешься и подсчитаешь потери. Заодно прихватишь Галданову дочку, Гурбесу, — ее прячут в кочевье Шиги-хутуху. Эти урууты стоят сейчас на нагорье Кобдо. Сожжешь стойбище дотла, девчонку привезешь сюда. Когда вернешься, я отправлю все это семейство на встречу с вечностью. Иди.

Саид с облегчением поцеловал землю между ладонями и стал задом отползать к выходу. Подняться на ноги он не решался — господин Ястреб остался им недоволен, и в таких случаях воины предпочитали выказывать совершеннейшую покорность и смирение.

Уже у самых дверей он услышал, как сейид снова обратился к ханьцу:

— Во время похода на Лошань твоя семья останется здесь. А ты поедешь со мной и лично покажешь все, что нарисовал на песке.

Простершийся у ступенек возвышения человек принялся униженно скулить:

— О величайший господин! Моя старшая дочь обручена! Ее свадьба назначена на следующий месяц! Жених пришлет за ней алый паланкин в Ханьсу! О господин, смилуйся, я служу тебе верой и правдой, каждый мой вздох открыт твоему взгляду, о величайший!

Ответа не последовало. Ханец всхлипнул и замолчал.

— Пусть жених твоей дочери приедет за ней сюда, — проговорил нерегиль.

Купец попытался было захлюпать носом, но сдержался.

— Иди.

Кланяясь и бормоча слова благодарности, тот пополз к выходу.

Саид, убедившись, что господин Ястреб снова склонился над бумагами, мягко поднялся и бесшумно подкрался к дверям. Ханец все постанывал, по-жучиному перебирая руками и отползая от возвышения.

Вдруг темноволосая голова за белым прозрачным шелком поднялась — и Саид кожей почувствовал, как взгляд Ястреба скользнул мимо него и уперся в купца. Юноша замер, боясь вздохнуть, а ханец поперхнулся очередным «о благодарю, о премного благодарю».

— Да, запомни вот что, купец.

Ханец походил на раздавленное насекомое — его предельный страх можно было почувствовать нюхом. Бесстрастно оглядев дрожащего человека, нерегиль проговорил:

— Если я с тобой разговариваю, это не значит, что мы беседуем.

И ханец с удвоенной силой заколотился лбом об пол.

Лошань,

два месяца спустя

Задрав голову и щурясь от солнца, Хасан ибн Ахмад придержал коня и стал рассматривать тех, кто висел под аркой ворот: шесть выдубленных степными ветрами и солнцем трупов покачивались в петлях. Присмотревшись к двум крайним, ашшарит покачал головой и цокнул языком: и вправду, то были ханьцы. Изорванные халаты потрепала непогода, сиреневый шелк выцвел под безжалостным солнцем и весенними ливнями, но кое-где еще поблескивало золотое шитье. Скрипя веревками, тела медленно крутились над теми, кто желал войти в Лошань через Северные ворота.

Выломанные деревянные створки лежали на земле, и серый песок уже затянул крепкие доски. Бронзовые петли разъедала зеленая плесень, кое-где дерево уже проломилось и торчало щепой, как костями при открытом переломе, — по поверженным воротам мятежного города ежедневно проходились сотни ног, колес и копыт.

Хасан поддал своему рыжему пятками по бокам и въехал под служившую назиданием всякому путнику арку. Из-за плечей преступников торчали, по ханьскому обычаю, длинные доски с иероглифами — «предатели». Рассказывали, что в ночь перед штурмом в лагерь к Тарику явились эти шестеро: двое купцов и четыре хорчина Дэрбэн-хана. И предложили сделку: они, мол, откроют ворота, а ашшариты за это не будут грабить и жечь город. Купцы и нойоны переживали за свое добро, а взбалмошный мальчишка, кричащий о мести и гордости предков, их не интересовал. Нерегиль согласился.

Под утро его войска — две тысячи южан и тумен Араганова сына Сангума — вошли в город. Лошань не жгли и не грабили — но пожар вспыхнул, и резня вышла страшная. Преданные юному хану люди дрались до последнего — а вместе с ними сражались их домашние. Дети и женщины подносили стрелы и дротики, бросали с крыш камни и кувшины с зубьянским огнем, — гвардейцы и союзные джунгары брали квартал за кварталом, оставляя за собой полыхающие дома и окровавленные пороги и лестницы.