Том 1. День триффидов. Кукушки Мидвича - Джон Уиндем

Может быть, физически они были чуть субтильнее обычных детей, но облегченность костяка и худоба отнюдь не были следствием болезни или чересчур быстрого роста.

И опять же, как всегда, ему захотелось узнать их поближе и получше.

Надо сказать, что отсутствие прогресса в этом отношении зависело не от отсутствия стараний с его стороны. Наоборот, он очень старался, был терпелив и настойчив еще в те времена, когда Дети были совсем малышами.

Они принимали его лучше, чем других, а он, со своей стороны, понимал их так же хорошо, если не лучше, чем учителя из Грейнджа. Если судить по поведению, они были с ним дружелюбны, а так они относились далеко не к каждому, охотно с ним разговаривали, слушали, смеялись его шуткам, учились у него, но все это лежало лишь на поверхности, и он знал, что так будет всегда. Где-то сразу за поверхностью лежал жесткий барьер. Все, что он видел, все, что слышал, было лишь результатом их адаптации к новым условиям среды; их истинная сущность, истинное естество лежали по ту сторону барьера. Ощущение пропасти, разделяющей его и Детей, было до странности органичным и неперсонифицированным. В нем отсутствовали векторы чувств и симпатий. Реальная жизнь Детей протекала в каком-то недоступном людям мире, отделенном от окружающего внешнего потока жизни так же, как отделена от европейцев жизнь амазонских племен с их совершенно иными ценностями и этикой. Им было интересно, они охотно учились, но чувствовалось, что они просто накапливают знания. Они напоминали фигляра, обучающегося нужному ремеслу, которое, как бы великолепно он его ни освоил, не окажет никакого влияния ни на его характер, ни на его дальнейшую судьбу. А может ли, думал Зиллейби, кто-нибудь вообще стать для них близким. Ведь люди, работающие в Грейндже, отнюдь не заурядны, однако, насколько было известно, даже самые лучшие из них застывали перед тем же барьером.

Глядя на шагавших впереди Детей, которые о чем-то болтали между собой, Зиллейби неожиданно поймал себя на мысли о Феррилин. Она не вернулась домой, хотя он неоднократно звал ее. Вид Детей так волновал Феррилин, что он не пытался ее уговаривать. Он старался утешаться мыслями о том, что она счастлива там, у себя, со своими двумя сыновьями.

Ему казалась странной мысль, что, если бы мальчик Феррилин, родившийся после Потерянного дня, выжил, Зиллейби сейчас все равно не смог бы отличить его среди тех ребят, что вышагивали впереди, точно так же, как он не может узнать, «кто есть кто» в данную минуту. Эта мысль как-то унижала его, поскольку ставила его в один ряд с такими, как мисс Огл, только та преодолевала трудность тем, что уверяла себя, будто любой встречный мальчик к есть ее сын, причем, как ни странно, никто из мальчишек эту иллюзию не разрушал.

В эту минуту четверо шедших впереди завернули за угол и исчезли из поля зрения Зиллейби. Он сам как раз успел дойти до того же угла, когда его обогнала машина, и поэтому ясно видел все, что случилось дальше.

Маленький открытый двухместный автомобиль шел на небольшой скорости, но все произошло сразу же за поворотом, где Дети, не видевшие, что сзади идет машина, остановились. Они стояли поперек дороги, видимо, споря, каким путем идти дальше.

Водитель сделал все, что мог. Он круто свернул вправо, пытаясь избежать столкновения, и это ему почти удалось. Еще бы два дюйма — и он проехал, никого не задев. Но этих дюймов ему не хватило. Левым крылом машина ударила стоявшего с краю мальчика в бедро и швырнула через дорогу прямо на палисадник коттеджа.

Вся картина запечатлелась в мозгу Зиллейби наподобие фотографии: мальчик, лежащий у забора, трое других Детей, замерших там, где они стояли, шофер, пытающийся вывернуть руль и все еще выжимающий тормоза.

Остановилась машина или нет, Зиллейби так и не уяснил. Если да, то лишь на одно мгновение, а затем мотор тут же взревел. Автомобиль рванулся вперед, водитель переключил скорость, нажал на педаль газа и помчался по прямой. Машина все еще набирала скорость, когда врезалась в стену церковной ограды, — водитель не сделал даже попытки свернуть налево, где был новый поворот. Она разбилась вдребезги, водитель взлетел в воздух и грузно шлепнулся о стену.

Закричали люди. Кто был поблизости, побежал к обломкам. Зиллейби не мог даже шевельнуться. Он стоял, как будто его оглушили, видел, как взметнулось желтое пламя, как повалили вверх клубы черного дыма. Затем усилием воли заставил себя перевести взгляд на Детей. Они тоже глядели на обломки, и на их лицах отчетливо проступало выражение сильного напряжения.

Зиллейби успел заметить это выражение, хотя оно тут же исчезло, и все трое повернулись к мальчику, лежавшему у забора и тихо стонавшему.

Внезапно Зиллейби обнаружил, что его бьет озноб. Пошатываясь, он прошел несколько ярдов и наконец добрался до скамьи, стоявшей на краю сквера. Он сел на нее и откинулся на спинку — бледный и тяжело дышащий.

Все остальное, относящееся к этому инциденту, я узнал позже уже не от Зиллейби, а от миссис Уильямс из «Косы и камня».

— Я услышала рев мчащейся машины и громкий удар, выглянула из окна и увидела бегущих людей, — говорила она. — Потом заметила мистера Зиллейби, идущего к скамейке в сквере какой-то заплетающейся походкой. Он сел и откинулся на спинку, но голова его тут же упала на грудь, как будто он потерял сознание. Я тут же подбежала к нему через дорогу, а когда подошла ближе, то оказалось, что он или действительно без сознания, или очень близок к тому. С трудом, почти шепотом, он пробормотал что-то насчет «пилюль» и «кармана». Я нашла их в его нагрудном кармане. Он велел дать ему две — из бутылочки, но выглядел так плохо, что я дала ему четыре.

Никто не обращал на нас внимания. Все бежали туда, где произошло несчастье. Ну, от таблеток ему стало получше, и минут через пять я помогла ему войти в дом и уложила на диван в баре. Он сказал, что теперь все хорошо, что ему нужен лишь маленький отдых, и тогда я пошла узнать, что там с машиной.

Когда я вернулась, лицо у него было уже не такое серое, но он еще лежал и выглядел очень слабым.

— Чрезвычайно сожалею, что причинил вам столько хлопот, миссис Уильямс, — сказал он.

— Лучше я приведу вам доктора, мистер Зиллейби, — ответила я, но он отрицательно покачал головой.

— Нет, не надо. Еще несколько минут — и все пройдет, — сказал он.

— А все-таки будет лучше, если вы повидаете его. Вы меня крепко напугали.

— Очень сожалею, — сказал он и после паузы добавил: — Миссис Уильямс, я уверен, что вы умеете хранить тайны.

— Думаю, не хуже других, — ответила я.

— Хорошо. Тогда я был бы очень признателен, если бы вы никому не говорили о моем… моем дурном поведении.