Всей землей володеть - Олег Игоревич Яковлев

приезжал он, а искать союза со Святославом. Пожурил Бурхард Святослава за изгнание старшего и попрание ряда, но за словами его угадывалось совсем, совсем иное.

Изяслав в Германии, видно, понял это. Потому и не стал он ожидать обещанной Генрихом поддержки, а послал сыновей в Рим, к папе Григорию.

И вот Ярополк, наущённый своей матерью Гертрудой, со склонённой головой стоял перед римским первосвященником, лобызал его украшенные крестами башмаки и слушал, как тот говорил о Civitas Dei, Небесной Империи, которая превыше всего земного, превыше Civitas Mundi, империй земных. Он, папа, верховный наместник Господа на Земле, и в его власти ниспровергать и назначать королей и императоров, освобождать вассалов от клятв верности сюзерену, отпускать грехи. Русь должна стать возлюбленной дочерью римской Церкви.

Вот так: готовы были Изяслав и Ярополк продать Русь Риму, только бы вернуться, только бы воссесться на высокое место.

Дальше получилась нелепица: по грамоте папы выходило, что власть над Русью передал он не Изяславу вовсе, но Ярополку, ибо написано там было так:

«Григорий епископ, слуга слуг Божьих, Димитрию, Regi Russorum. и княгине, супруге его, желает здравия и посылает апостольское благословение. Сын ваш, посетив город апостольский, пришёл к нам и, желая из рук наших получить королевство в дар от святого Петра, выразил надлежащую верность тому же Петру, князю апостолов. Мы согласились с просьбами и обещаниями сына вашего, которые показались нам справедливыми как потому, что даны с вашего согласия, так и по искренности посетившего нас, и передали ему кормило правления вашим королевством от имени блаженного Петра — с тем намерением и пожеланием, дабы святой Пётр своим ходатайством перед Богом хранил вас и царство ваше и всё добро ваше и споспешествовал вам до конца жизни вашей в том, чтобы удержать царство ваше во всяческом мире, чести и славе. Всемогущий Бог да озарит сердца ваши и да приведёт вас от благ временных ко славе вечной.

Писано в Риме, 15 мая, Индикта XXIII».

Прочтя папскую грамоту, Изяслав впал в отчаяние. По всему видно было: обхитрили его, обошли. И кто! Собственная жена и родной сын!

На его счастье, Григорий направил ещё одну грамоту — в Польшу, к Болеславу. В ней он призывал польского князя выступить в поход на Русь и помочь Изяславу вернуть Киев, обещая взамен дать Болеславу давно выпрашиваемую им королевскую корону.

Болеслав долго отмалчивался, примериваясь и прикидывая. Он не спешил воевать с Русью, помня долгие переговоры в Сутейске. Но вот пришла весть о смерти Святослава — смерти, нужной, как оказалось, не одному только Всеволоду. Смерть эта решала многое. В июле Болеслав двинул войска на Волынь.

...С каждым днём, с каждым часом Всеволод всё более мрачнел и сутулился, втягивая голову в плечи. Перед тяжёлым выбором стоял князь Хольти, и никак он не мог найти правильный путь к спасению. Послал гонцов к Олегу и Глебу, получил в ответ их грамоты, сидел в палате, хмурил высокое чело, думал, кусал от негодования губы, молчал. Наконец, он вызвал из Чернигова сына.

Они сели друг против друга в том самом покое, где когда-то совсем юный, робкий Владимир выслушивал речи старших. Всеволод ровным, тихим голосом говорил:

— Рать у Болеслава сильна. Наша же дружина измотана походами и не так велика числом. Думал я, Святославичи помогут, да, видно, застил им разум дьявол. Вот, Влада, посмотри, что они пишут. Вот Олегова грамота. — Всеволод с хрустом развернул свиток и начал читать: — «Не дам те ратных, стрый. Самому надобны. Дашь Чернигов — тогда помогу». Торговаться вздумал, петух!

Князь Хольти с презрением сплюнул.

— Ну и лиходей! — процедил сквозь зубы возмущённый до глубины души Владимир. — Но может, в самом деле, уступить ему Чернигов? Я обратно в Смоленск отъеду. Ведь по ряду Ярославову их, Святославичей, черёд Черниговом володеть. Они по лествице родовой меня старше.

— Ты глупости не болтай! — одёрнул его Всеволод. — Нет, не бывать такому! И не вспоминай больше про лествицу, сын. Нельзя этим злодеям и дуракам ни в чём уступать! Иначе сам в дураки и злодеи попадёшь! Ну да и чёрт с ним, с Олегом! Себе хуже сделает, не нам. Глеб — тот опасней. Вон что писать осмелился: «Ты, стрый, мне отныне не господин. Новый Город издревле вольным градом был, таков он и поныне. Боле дани те не пришлю. И речи соромные бояр твоих терпеть не стану. Тому, коего ты прислал, остриг я бороду и повелел убираться восвояси. Тако и впредь будет. Ты сам по себе, а я сам по себе. На том слово моё крепко. Глеб».

Вот каков он, сын! Коромольник! Русь делить задумал! Этак окреп неприметно в дальнем углу, теперь уверен в себе, вот и шлёт, не боясь, мерзкие свои грамотицы! Но ничего! Проучу я его. Клянусь, сын, ни за что не прощу предательства его, и грамотку эту. — Он потряс свитком. — До конца дней своих не забуду!

Лицо Всеволода посерело от злости. Владимир даже испугался: никогда ещё не видел он своего отца вот таким: разъярённым, ненавидящим, исполненным почти что бешенства.

Но князь Хольти быстро успокоился, чело его разгладилось, на устах проступила усмешка.

— Многие в Новгороде недовольны Глебом, много власти взял он. Но есть и такие, которые держат его сторону, добиваются от него легот, волостей, должностей. Недовольных мы в друзей обратим, иных прижмём, что и слова против сказать не посмеют. Дай только срок.

Владимир взял в руки грамоты. Он долго и пристально всматривался в скупые, небрежно написанные строчки. Даже не верилось, что люди, которых он знал с детства, способны с такой лёгкостью, не понимая пагубности своих слов, отмежеваться от общего дела и раздробить Русскую землю на ничтожные княжества. Вдруг вспомнился Владимиру давний уже вечер на дворе Святослава в Чернигове и красавица Роксана, её завораживающие, серые с голубизной глаза, чуть удивлённо сдвинутые брови, точёный носик, полураскрытый розовый рот с припухлыми губами — черты лица, которое он начал уже было забывать.

«Верно, и она тож, как Глеб, мыслит. Аль не ведает по неразумию своему, что творит», — с тоской подумал Владимир.

Подняв голову, он предложил:

— Может, отче, напишем Глебу. Вразумим его?

— Нет, сыне. С Глебом после разберёмся. Тоже, невелика птица. Да и толку от письма никакого не будет.

— Что ж тогда? — спросил, разведя руками, Владимир. — Станем одни с ляхами биться? Али Ольгу всё ж уступим?