Западня (сборник) - Юрий Петухов

Кроме лешего у Велеса есть множество лесных ипостасей — и лихо одноглазое, и оплетай, и прочая нечисть. Но наиболее ярко Велес проявляется в хозяине леса, в том, кого не называли по имени собственному, чтобы не накликать, а говорили про него вскользь, будто бы мимоходом — дескать, тот кто про мед ведает.

Не сказочные драконы и не трехглавые химеры вселяли ужас в палеолитического и неолитического охотника-собирателя, а вполне реальные косматые, волосатые обитатели чащоб — спящие подолгу в холмах-берлогах, вылезающие оттуда будто из-под земли, из самой преисподней, огромные, свирепые, полуслепые после спячки, раздувающиеся в ярости и поблескивающие отсыревшей и сальной шерстью, дико ревущие на всю округу и потрясающие ревом не столько небеса, сколько сердца людей, несущие смерть или увечье, а позже, когда охотник научился сохранять в загонах добытый им рогатый молодняк, так и ворующие этих "быков и коров". А если мы копнем еще чуть глубже, так натолкнемся на жутких и свирепых пещерных медведей. Вот уж где воистину соединяются все понятия: и «волосатости», и «пещеры», и «укрывательства», и «преисподней» со всеми утащенными в нее «богатствами», и "величины, величия", и прочих.

Ни у одного божества-чудища: ни у Валы, ни у Велса, ни у Балора — мы не находим этих нескрытых изначальных медвежьих черт. Если они и есть, то, как мы имели возможность видеть, в очень затуманенном состоянии, в таком, что сразу и не выявишь их. Но они есть практически в самом первоначальном виде у Волоса-Велеса, предания о котором передали русским славяне, праславяне, протославяне, получившие их в свою очередь от ранних индоевропейцев и, судя по всему, от тех общностей, которые существовали до них.

Прийти откуда-то со стороны окультуренный и опоэтизированный Велес, наверное, и мог бы. Но не быть бы ему тогда народным кумиром, продержавшимся тысячелетия, так как не было случая в истории, когда не элита, а сам народ, живущий от земли, поклонялся бы привнесенному литературно-эпическому персонажу и уж тем более наделял бы его медвежьими чертами. Нет, Белес — божество исконное, глубоко первобытное, сохраненное в первозданной свежести лишь славянами.

Когда мог появиться на свет доисторический Волос, чьим именем было наречено созвездие Плеяд-Волосынь, сулящих своим блеском удачную охоту на медведя? Шесть тысяч лет назад, девять, двадцать? Неизвестно. Может, именно Волос и было то табуированное, неназываемое имя медведя-чудища? Имя единственного по-настоящему опасного для древнего охотника зверя, обожествленного им.

Страшны были волк, вепрь, рысь. Но их можно было как-то обойти. Сами они также не слишком навязывались, старались избегать человека. Другое дело медведь — убийца, вор и разоритель бортей. Вспомните совершенно четко прослеживающуюся связь «волосатости» и Валы с пчелами, медом и прочими характерными вещами. Таких совпадений не бывает.

Медведь, как животное всеядное и не боящееся человека, всегда жило по соседству и всегда что-то «умыкало» или же в отсутствие хозяев выгребало их запасы из дома, кладовок, погребов. Тащил медведь все «награбленное» к себе — по крайней мере, так это виделось да и должно было видеться людям. Значит, у него были в "берлоге-пещере-преисподней" поистине накоплены за долгие годы "бессмертные богатства",

Уволакивал он и людей — это и «смерть», и "велесовы души". Вот такой складывался в умах образ «пастуха», пасущего в своем "загробном мире" и души людские и скот.

Большего соперника и противника у человека не было. Волки? Ну, во-первых, волк был в какой-то мере приручен, его потомки уже «служили» собакой у человека. И ему отводились совсем иные роли, о которых мы говорили. В частности, волчьи стаи были объектом подражательства племенной молодежи — "молодых волков-собак". Во-вторых, человек того времени существенно отличался от нынешнего изнеженного и избалованного субъекта. Археологи находят, к примеру, останки загрызенного волками человека — и это не единичный случай — а вокруг него лежат изуродованные скелеты дюжины волков — с переломами хребтов, свернутыми шеями, разорванными пастями и так далее. Человек мог и умел защищаться.

Развеяны, кстати говоря, и представления о том, что первобытные люди жили до 20-25-ти лет, представления, оказавшиеся ложными, но укрепившимися в сознании стереотипами. Уже многие годы выкапывают из земли останки людей шестидесятилетнего возраста и более, выясняется, что выживали даже уроды от рождения или калеки, получавшие увечья, — племя давало им пропитание и защиту, не бросало на произвол судьбы, как это представлялось нам ранее.

Но вернемся к нашему «чудовищу». Индоевропейский праязык сохранил название и другого обитателя пещер — пещерного льва. Но это «чудовище», также грозное и вполне могшее послужить прототипом для божества, исчезло из мест обитания предков праиндоевропейцев значительно раньше пещерного да и простого медведя, не оставило следа, а возможно, и совместилось с основным прототипом в сознании.

Этимологизация Волоса дает ответы на многие вопросы. В его имени заключены понятия «смерти» и «волосатости». Ведь над поверженным, мертвым медведем-волосом разыгрывались целые ритуальные представления, участники которых обряжались в шерстистые длинноволосые шкуры с "головой"-капюшоном. Отзвуки этих ритуалов попали с прародины и в греческие комедии, само название которых означает "медвежья пляска", и в белорусские комоедицы, и в новогодние болгарские "велесовы празднества". Есть они в самой непосредственной передаче и во всевозможных великоросских ряжениях.

Волхвы в медвежьих шкурах — это жрецы Волоса-медведя в первую очередь. Потом уже слово стало более емким, распространилось и на прислужников иных божеств.

С волхвами и Волосом-Велесом связано и понятие "велеть, повелевать" именно в жреческом значении, то есть не просто в смысле «приказать», но в большей степени даже — "говорить особым образом", то есть на непонятном для большинства «магическом», «ведовском» языке.

Неотделимы от имени Волоса и «валы», как укрытия. Правда, в более поздних легендах повествуется о том, что валы, и, в частности Змиевы валы, были пропаханы кузнецом, который запряг в плуг змея-чудище и гнал борозду-вал до самого моря, где и утопил своего врага. Но это уже позднее, «змеиное» напластование. А в «вале» мы видим древнее «бол» и индоевропейское *Uel-. Такие совмещения очень характерны.

Мы не будем специально вникать во все тонкости и детали длительного процесса сложения двух образов «медведя» и «змея». Скажем лишь, что этот процесс протекал еще на уровне древних праиндоевропейцев, так следы его заметны в мифологиях почти всех народов индоевропейской Языковой семьи. Достаточно поздний герой былин — Волх Всеславьезич, например, при всей его, судя по имени, вполне однозначной связи с медведем-волосом или его жрецами, был по былине сыном Змея.