Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга третья. Январь 1943 – январь 1944 - Геннадий Леонтьевич Соболев

производит впечатление простодушия и прямоты. Ее обязанность – квартирные обследования, работа тяжелая и физически, и морально. Она говорила, что на первых порах ни спать, ни есть [не] могла, столько приходилось за день навидаться нужды, горя, человеческих раздавленных жизнью существ. Муж у нее лежит тяжело раненный в госпитале. Вчера она ходила его навещать, а сегодня в минутку редкого затишья в отделе рассказала мне свой роман – действительно точно выдуманный писательской фантазией. Прошлой зимой муж ее приехал в Ленинград, и на квартире, откуда Наташа уехала, ему сказали, что она умерла с голода. Она же, не получая от него вестей, тоже считала его погибшим. В декабре Наташа поехала с делегацией на фронт, и там, в воинской части, один из командиров, занимая ее, стал показывать ей фотоснимки, на одном из которых она узнала своего мужа. Она была так поражена, что спросила: «А это кто?» и на ответ «Это мой близкий друг» возразила с гневом: «Это мой друг, а не ваш», – и ушла, не входя в дальнейшие расспросы. Ее собеседник, зная о потере и о горе своего друга, заподозрил что-то странное и послал затем в часть за 20 км. И на другой день произошла встреча – воскресение из мертвых. Меня чем-то невыразимо порадовал этот рассказ, может быть, как оправдание радости и самой безрассудной надежды, хоть изредка сбывающейся для немногих счастливцев. Правда, сейчас один из этих счастливцев лежит на больничной койке, а другая может в любой момент стать жертвой военной случайности, висящей повседневно над нашими головами. Но все-таки на их долю пала вспышка счастья и удачи, и я не могу этому не радоваться и не могу одновременно не испытывать приступа тоски при мысли о судьбе моей Наташи. Как мы все-таки беззащитны сейчас перед этим вихрем несчастий, который ежеминутно может изувечить нас и наших близких! Моя Наталочка сейчас тоже на фронтовой полосе, и такие места, как железнодорожные пути, станции, мосты, с которыми связана ее работа, – это же излюбленная цель для нападений всех видов. Но что поделаешь с этой тревогой? Только запрячешь ее поглубже, прикроешь всякими дневными заботами и тем, чтобы жить от письма до письма. Также и девочки обо мне тревожатся, и если бы они слышали, какой вокруг нас сейчас грохот зениток, как дрожит здание станции и звенят стекла, – им было бы еще тревожнее. А вот мне по-прежнему все равно, и зачастившие за последнее время тревоги раздражают только тем, что нарушают нормальный ход жизни.

8/IV – Сижу на вечернем дежурстве в отделе, в кабинете Макановой. Стекла дрожат от дальней канонады, но в кабинете тепло, уютно, стоит мягкая кожаная мебель, даже свет есть, которого не было во всем городе несколько дней. Последние налеты много напакостили. За день у нас проходит столько народа со всякими бедами и жалобами, и в их числе и пострадавшие от бомбежек. Странно, но есть люди, которые точно специально обречены на такие неприятности: по три-четыре раза разгромлены квартиры, куда бы их ни переселяли. Действительно, можно пасть духом и получить отвращение к такой жизни. А тут еще дети, испуганные, засыпанные стеклами и известкой. Бедные дети, они выглядят и ведут себя совсем как взрослые, подавленные заботами. Вечером прибежали два мальчугана из соседней квартиры – позвонить по телефону. Бледные рожицы, большеглазые, с черными длинными ресницами, очень похожие. Старший, десятилетний, очень толково объяснил, что маме плохо, у нее желудочная цинга, очень сильные боли и вздувает, надо вызвать папу домой с Выборгской. Младший, 7 лет, ростом вполовину меньше брата, старается держаться так же солидно. Когда я спросила большого мальчика, где он учится, маленький горделиво похлопал его по рукаву: он уже взрослый, в школе. И такие малыши одни дома с больной матерью несут все хозяйственные заботы. Это одни из наших клиентов. Разнообразие их чрезвычайное, их нужды и жалобы тоже, обстановка, в которой многие живут, нечеловеческая: потопы из уборной, намерзающее в комнате наводнение, вышибленные окна и двери и нужда, нужда материальная. Удивительно мало жалоб слышишь на питание. Сейчас другая беда – не на что выкупить паек. Нет денег. Многие женщины – дворники, сторожа, чернорабочие – зарабатывают по 150-200 рублей и живут с 2-3 детьми. Наша задача – не только оказать им единовременную помощь, но и выделить среди них весь мало-мальски работоспособный элемент и продвинуть на более квалифицированную и лучше оплачиваемую работу. Это как раз мой участок, на котором придется сидеть, познакомиться со всеми предприятиями района, руководить и контролировать все трудоустройство. Не знаю еще, как я справлюсь. Пока только чуть-чуть начинаю ориентироваться. Во всяком случае, это много лучше работы Незлобиной, которая утопает в заявлениях, биографиях, слезах, требованиях – целый день мимо нее дефилирует человеческая толпа далеко не из лучших своих представителей. И если, с одной стороны, она должна быть полна пресловутой чуткости, то с другой – все время надо быть настороже против многочисленных пройдох, которые ищут, где бы что сорвать. Приходит, например, почтенная пожилая женщина просить денежной помощи, а при проверке выясняется, что у нее сын лейтенант и она получает по аттестату 650 рублей. Или обдерганная до последней степени старушка затопляет слезами и жалобами на нужду, в армии у нее 5 сыновей, но она умалчивает, что из них есть комсостав, и она получает деньги даже не по одному аттестату. И так далее – случаи паразитизма, прибеднивания, нарочитого нытья, наряду с настоящей безвыходной нуждой. И во всем этом надо разобраться, на все быстро реагировать и одновременно вести бумажный учет, так как сверху уже посыпались формы, и статистика вступает в свои права…

Записки оставшейся в живых. Блокадные дневники Татьяны Великотной, Веры Берхман, Ирины Зеленской / сост., предисл., коммент. А. И. Рупасова, А. Н. Чистикова. СПб., 2014. С. 455–460.

Из дневника востоковеда А. Н. Болдырева

1943 г.

10-е апреля.

Солнце и холодно. Внезапно взбунтовавшись против грязи, помчался с утра в баню на Щербаковом пер. и воистину великолепно помылся. В мужском совсем свободно, зато в женское отделение хвост на улицу. В Академии дали два талона на табак (100 гр. или 200 папирос). Когда и где сам табак – неизвестно. Усиленно говорят о том, что знаменитая «Быль» оказалась вредной для здоровья и запрещена. Курю ее непрестанно и ничего дурного не замечаю. На улицах новые объявления – Управление по делам искусств открыло доступ к могилам А. Невского, Суворова, Кутузова и Петра. А в ДУ открылся «Дом Отдыха». За декаду 200 руб., сдаешь две карточки, кормят за три. Даже не хочу лезть туда, несмотря на возможность. Вчера пришла из Сталинабада первая газета «Тоджикистони Сурх» от 16