Король-сердцеед - Пьер Понсон дю Террайль

— Ну, ты это видишь по пыли, которая покрывает мою одежду! — ответил юноша, соскакивая с лошади. — Здравствуй, Маликан! Дай мне, пожалуйста, стакан вина!.Я просто умираю от жажды!

— Войдите, месье Рауль!

Паж привязал лошадь к одному из железных колец, приделанных с этой целью у наружной стены, и вошел в кабачок.

— Вы из Наварры? — спросил Маликан.

— Прямым путем!

— А Миетту вы видели?

— Я расстался с нею неделю тому назад.

— Как поживает господин де Ноэ?

— Пять дней тому назад, когда я покинул его, он чувствовал себя совсем хорошо.

— То есть как это? — с негодованием сказал Маликан. — Разве господин де Ноэ уже покинул свою жену?

— О, всего только на несколько дней!

— Уж не разлюбил ли он ее? — продолжал спрашивать кабатчик, нахмурившись.

Рауль искренне расхохотался, а затем сказал:

— Успокойся! Господин де Ноэ обожает свою жену не меньше прежнего, но ему было необходимо совершить какую-то поездку. Куда и зачем — этого я не знаю, и будет лучше, если ты даже не станешь расспрашивать меня об этом. Зато я надеюсь, что ты посвятишь меня во все, что произошло в это время в Париже!

Маликан взял Рауля за руку и подвел его к двери кабачка, после чего сказал, показывая на одно из окон верхнего этажа Лувра, в котором смутным пятном виднелась какая-то женская головка:

— Смотрите, если у вас зрение так же остро, как у старика Маликана, то вы узнаете в этой даме мадемуазель Нанси, ту самую, которая сумеет лучше меня, старика, посвятить вас во все происшедшее! Знаете ли, — прибавил он, хитро подмигивая правым глазом, — мы, мужчины, никогда не сравнимся в осведомленности с женщинами!

Неизвестно, обладал ли Рауль таким же острым зрением, как Маликан, или любовь является лучшим биноклем, но он сейчас же узнал белокурую Нанси, и сердце у него забилось.

— Ты прав! — сказал он, поспешно отвязывая лошадь. — Нанси должна знать многое, чего не знаешь ты!

Затем, попрощавшись с Маликаном, он вскочил в седло и галопом погнал лошадь к Лувру, у зарешеченных ворот которого постучал эфесом шпаги.

Швейцарец-часовой открыл калитку и, узнав пажа, воскликнул:

— А, месье Рауль! Это хорошо, что вы приезжаете днем, а то с возвращением королевы Екатерины…

— Что такое? — удивленно переспросил паж.

— А то, что с возвращением королевы Екатерины ночью никто не имеет права входить в Лувр.

— Как, разве королева Екатерина вернулась?

— Да, — ответил швейцарец, пропуская пажа во двор. Рауль въехал в двор, бросил поводья первому попавшемуся солдату и стремглав понесся вверх по маленькой лестнице, которая вела в верхние этажи Лувра, то есть в помещения пажей и камеристок.

На первой же площадке он встретил Нанси, которая, то краснея, то бледнея, ждала его. Она без всяких околичностей бросилась к нему на шею.

— Ах, милочка Рауль! Честное слово, я глубоко почувствовала твое отсутствие! — воскликнула она, после чего взяла его за руку и потащила наверх. — Скорее! Сегодня в Лувре танцевали, и все спят еще!

— А, так в Лувре танцевали?

— До утра!

— Черт возьми! — пробормотал Рауль, который связывал это обстоятельство с возвращением королевы Екатерины.

Нанси провела Рауля в свою комнату и толкнула его на табурет, тогда как сама уселась в большом кресле, где свернулась клубочком вроде хорошенькой кошечки.

— Бедный Рауль, в каком ты виде! — сказала она, оглядывая запыленную одежду пажа.

— Господи! — ответил Рауль. — В дороге мне некогда было заниматься туалетом. Надеюсь, что вы простите меня!

Нанси улыбнулась, показывая два ряда великолепных жемчужно- белых зубов, после чего спросила:

— Ну-с, как мы путешествовали?

— Да, в общем, очень хорошо, только… было очень грустно!

— Неужели?

— Ну да! Ведь я все время думал о вас!

— Гм! — сказала Нанси. — Вот уже три недели, как я жду этого ответа! Иначе, разумеется, и быть не могло!

— Вы сами отлично знаете, что я вас очень люблю, Нанси! Камеристка королевы Маргариты слегка покраснела и не выказывала ни малейшего сопротивления, когда Рауль взял ее маленькую ручку и принялся страстно целовать ее.

— Да, вот что, Нанси, — сказал паж, когда его чувства получили некоторый исход, — неужели правда, что королева Екатерина вернулась? Ведь король торжественно заявил, что она будет сослана в Амбуаз, откуда не выйдет до самой его смерти?

— Да, он заявил это, но теперь уверен, что королева ему так нужна, что ему без нее не обойтись!

— Ну вот еще!

— В Амбуаз она и была сослана после свадьбы принцессы Маргариты, но из своего уединения не переставала следить за делами королевства. И вот однажды она открыла заговор гугенотов, о котором и сообщила королю.

— Заговор?

— Да. Во главе его стоял какой-то лимузенский дворянчик по имени де Кот-Гарди, которого и удалось арестовать по точным указаниям королевы.

— Это странно!

— Заговорщика пытали, но в Лувре усиленно говорили, что пытка была чистейшей комедией.

— Да зачем же?

— Постой! Этот господин под пыткой признался во всем, и его приговорили к смертной казни, которая должна была состояться вчера утром. Но когда пришли за осужденным, оказалось, что он таинственным образом убежал!

— Да где он был заключен?

— В Шатле.

— В Шатле? Откуда бежать нельзя? — смеясь, спросил Рауль. А, теперь я понимай все!

— Кто же не понимает! — ответила Нанси. — Одним словом, это открытие заговора показало королю, до какой степени ему необходима королева-мать, и указ о ссылке был отменен!

— Ну, а Рене что?

— Рене по-прежнему в Шатле, и каждый день Крильон за обедом у короля повторяет: «Черт возьми, ваше величество! Парламент, по-моему, сделал большую ошибку, приговорив Рене к колесованию, так как приговор до сих пор не приводится в исполнение. Уж лучше бы парламент оправдал его: не так бы ему было зазорно!»

— А что отвечает король?

— Король испуганно смотрит в сторону и не решается взглянуть Крильону в глаза.

— А королева-мать?

— Она смотрит на Крильона уничтожающим взглядом, но тоже ничего не говорит!

Нанси хотела рассказать своему приятелю о всех выдающихся событиях, происшедших в Париже и Лувре во время отсутствия Рауля, но в этот момент бумажка, привязанная к веревке, которая выходила из-под пола, пришла в движение и зашелестела: это было условленным знаком между наваррской королевой Маргаритой и ее камеристкой.

— Постой! — сказала Нанси. — Опять какие-то новости!

— Да неужели? — воскликнул Рауль.