Графиня де Монсоро. Том 1 - Александр Дюма

– Да.

– Слово дворянина?

– Слово принца.

– А когда вы отправляетесь?

– Нынче вечером. Ты меня подождешь?

– Нет, я поеду вперед.

– Поезжай и будь готов.

– К вашим услугам, монсеньер. Где я найду ваше высочество?

– На утреннем туалете короля, завтра около полудня.

– Я там буду, монсеньер. Прощайте.

Бюсси не потерял ни секунды, и дорогу, которую герцог проделает, дремля в карете, за пятнадцать часов, он одолел за пять. С сердцем, переполненным любовью и счастьем, он мчался, чтобы как можно раньше успокоить барона, которому обещал помощь, и Диану, которой возвращал половину жизни.

Глава 34.

О ТОМ, КАК ШИКО ВЕРНУЛСЯ В ЛУВР И КАК ЕГО ПРИНЯЛ КОРОЛЬ ГЕНРИХ III

Пробило еще только одиннадцать часов утра, и весь Лувр был погружен в сон. Часовые во дворе старались шагать бесшумно, всадники, сменявшие посты, ехали шагом.

Король, утомленный вчерашним паломничеством, спал, и никто не осмеливался нарушить его сон.

Два человека одновременно подъехали к главным воротам Лувра. Один восседал на свежайшем берберском жеребце, другой – на взмыленном андалузском коне. Они остановились перед воротами и невольно взглянули друг на друга, так как, прибыв с двух прямо противоположных направлений, они столкнулись лицом к лицу.

– Господин де Шико! – воскликнул тот из приезжих, кто был помоложе, склоняясь в учтивом поклоне. – Как поживаете?

– А, сеньор де Бюсси! Как нельзя лучше, сударь, – ответил Шико с непринужденностью и вежливостью настоящего дворянина, тогда как приветствие Бюсси обличало в нем большого и хорошо воспитанного вельможу.

– Вы приехали поприсутствовать на утреннем туалете короля, сударь? – осведомился Бюсси.

– И вы тоже, как я предполагаю?

– Нет, я хочу засвидетельствовать почтение монсеньеру герцогу Анжуйскому. Вы же знаете, господин де Шико, – улыбаясь, добавил Бюсси, – я не имею счастья принадлежать к любимцам его величества.

– В этом следовало бы упрекнуть короля, а не вас, сударь.

Бюсси поклонился.

– Вы вернулись издалека? – спросил он. – Я слышал, что вы путешествуете.

– Да, сударь, я охотился, – ответил Шико. – Ну, а вы, вы тоже путешествовали?

– Да, я побывал в провинции. Ну, а теперь, сударь, – продолжал Бюсси, – не соблаговолите ли вы оказать мне одну услугу?

– Даже не спрашивайте. Всякий раз, когда господин де Бюсси обращается ко мне с просьбой, какова бы она ни была, – сказал Шико, – он оказывает мне высочайшую честь.

– Отлично. Вас пропустят в луврские палаты – вы человек привилегированный, ну, а я останусь в приемной, будьте так любезны, предупредите герцога Анжуйского, что я его ожидаю.

– Если монсеньер герцог Анжуйский в Лувре, – сказал Шико, – он непременно будет присутствовать на утреннем туалете его величества. Почему бы вам, сударь, не пройти туда вместе со мной?

– Я боюсь увидеть недовольное лицо короля.

– Вот как!

– Проклятие, он до сего дня не балует меня своими милыми улыбками.

– Будьте спокойны, скоро все это переменится.

– Ах, так вы предсказываете будущее, господин де Шико?

– Иногда занимаюсь. Не унывайте, господин де Бюсси. Пойдемте.

Они вошли в Лувр и там расстались: один направился в покои короля, другой – в апартаменты, занимаемые монсеньером герцогом Анжуйским, в которых раньше, как мы, кажется, уже говорили, обитала королева Маргарита.

Генрих III только что проснулся; он позвонил в большой колокольчик, и слуги и друзья толпой устремились в королевскую опочивальню. Королю уже поднесли куриный бульон, вино с пряностями и мясной паштет, когда к своему августейшему повелителю вошел оживленный Шико и, даже не поздоровавшись, начал с того, что ухватил кусок паштета с серебряного блюда и отхлебнул бульона из золотой миски.

– Клянусь смертью Христовой! – воскликнул король, напустив на себя гневный вид, хотя на самом деле был донельзя обрадован. – Да это наш плут Шико! Беглец, бродяга, висельник Шико!

– Ну, ну, что ты говоришь, сын мой! – сказал Шико, бесцеремонно усаживаясь с ногами в покрытых пылью сапогах в огромное, вышитое золотыми геральдическими лилиями кресло, где уже сидел Генрих III. – Значит, мы забыли наше возвращеньице из Польши, когда мы играли роль оленя, а магнаты исполняли партии гончих. Ату, ату его!

– Ну вот, вернулось мое горе, – сказал Генрих, – отныне придется выслушивать только одни колкости. А мне так спокойно жилось эти три недели.

– Ба! – воскликнул Шико. – Вечно ты жалуешься. Ты похож на своих подданных, черт меня побери! Посмотрим, чем ты занимался в мое отсутствие, мой милый Генрих! И каких новых глупостей наделал, управляя нашим прекрасным Французским королевством!

– Господин Шико!

– Гм! А наши народы все еще показывают тебе язык?

– Бездельник!

– Не повесили ли кого-нибудь из этих маленьких завитых господинчиков? Ах, извините, господин де Келюс, я вас не заметил.

– Шико, мы поссоримся.

– И наконец, остались ли какие-нибудь деньги в наших сундуках или в сундуках у евреев? Деньги были бы весьма кстати, нам обязательно нужно поразвлечься, клянусь святым чревом! Жизнь невыносимо скучна.

И Шико жадно набросился на подрумяненные ломтики мясного паштета, лежавшие на блюде.

Король рассмеялся, все подобные сцены неизменно заканчивались королевским смехом.

– Расскажи, – попросил он, – где ты был и что ты делал за время столь долгого отсутствия?

– Я, – ответил Шико, – составлял проект маленькой процессии в трех действиях.

Действие первое: кающиеся, одетые только в рубашки и штаны, поднимаются из Лувра на Монпарнас, по пути таская друг друга за волосы и обмениваясь тумаками.

Действие второе: те же самые кающиеся, оголившись до пояса, спускаются с Монмартра к аббатству святой Женевьевы, по пути усердно бичуя себя четками из терновых игл.

Действие третье: наконец, те же самые кающиеся, совсем нагишом, возвращаются из аббатства святой Женевьевы в Лувр, по пути ревностно рассекая друг у друга плечи ударами плеток, хлыстов или бичей.

Поначалу я еще задумал ввести, как неожиданную перипетию, прохождение процессии по Гревской площади, где палачи сожгут кающихся, всех – от первого до последнего. Однако потом сообразил, что всевышний, наверное, сохранил там, у себя, наверху, малость содомской серы и немного гоморрской смолы и не захотел лишать его удовольствия лично заняться поджариванием грешников.