Золотая ветвь. Исследование магии и религии - Фрэзер Джеймс Джордж

Сводя воедино все свидетельства на этот счет — некоторые из них я предоставлю вниманию читателя в дальнейшем,мы можем заключить, что Великая Богиня-Мать, воплощающая в себе производящие силы природы, под различными именами почиталась многими народами Западной Азии, причем связанные с ней миф и ритуал оставались, по существу, одинаковыми. Верующие повсеместно давали в спутники таким богиням возлюбленного, вернее, сразу нескольких божественных, но смертных возлюбленных, с которыми богиня сходилась из года в год; их общение считалось необходимым для размножения как животных, так и растений. И наконец, небесное соединение божественной пары в еще более широких масштабах воспроизводилось на земле в виде настоящей, хотя и временной, половой связи мужчин и женщин в святилище богини с целью обеспечения плодородия земли, плодовитости людей и животных.

Считается, что обычай религиозной проституции был учрежден в Пафосе царем Киниром и на практике осуществлен царскими дочерьми, сестрами Адониса, навлекшими на себя гнев богини Афродиты. Они отдавались чужеземцам и кончили свои дни в Египте. Гнев Афродиты в этом варианте предания был, скорее всего, вымышлен позднейшим автором, моральное чувство которого было возмущено подобным поведением. Ему казалось, что ежегодное жертвоприношение, предписанное богиней верующим, было их наказанием. Это предание, во всяком случае, свидетельствует, что пафосские царевны должны были подчиняться этому предписанию наравне с женщинами простого происхождения.

Некоторые из преданий о предке священных царей Пафоса отце Адониса, Кинире, заслуживают нашего внимания. Прежде всего это относится к мифу о рождении Адониса от кровосмесительной связи Кинира со своей дочерью Миррой на празднике в честь богини хлеба. Во время этого праздника женщины одевались во все белое и в качестве первин урожая приносили в жертву венки из колосьев. В течение девяти дней они должны были соблюдать строгое целомудрие. Мы располагаем сведениями о кровосмесительных связях с дочерьми многих древних царей. Не похоже, чтобы подобные сообщения не имели под собой никаких оснований. Нам кажется, что они вытекают из образа действий, которого по некоторым соображениям придерживались при особых обстоятельствах. В то время в странах, где царский титул передавался исключительно по женской линии и царями становились лишь по праву женитьбы на наследнице престола, которая и являлась реальной правительницей, видимо, часто случалось так, что царевич женился на собственной сестре для того, чтобы вместе с ее рукой получить и корону, которая в противном случае должна была перейти к другому мужчине, возможно к иностранцу. Не это ли правило наследования вызвало к жизни брак царя с дочерью Таково, видимо, естественное следствие из правила наследования, при котором после смерти своей жены царь обязан был освободить трон, так как занимал он его только благодаря своей женитьбе на ней. С распадом брака истекало и его право на трон, которое незамедлительно переходило к мужу его дочери. Следовательно, если царь стремился править после смерти своей жены, то единственный законный путь к достижению этой цели состоял для него во вступлении в брак со своей дочерью. Таким образом, благодаря ей он сохранял за собой титул, который был приобретен им благодаря ее матери.

Известно, что Кинир славился исключительной красотой и за ним будто бы ухаживала сама Афродита. Кинир, как отмечали специалисты, вероятно, был как бы двойником Адониса, которому эта увлекающаяся богиня также отдала свое сердце. Кроме того, эти предания о любви Афродиты к двум членам пафосского царского дома с трудом можно отделить от легенды о финикийце Пигмалионе, царе Кипра, о котором рассказывают, что он влюбился в изображение Афродиты и клал его на свое ложе. Если вспомнить, что Пигмалион приходился Киниру тестем, что сыном Кинира был Адонис и что все трое по очереди состояли в любовной связи с Афродитой, то нельзя не прийти к выводу, что первые финикийские цари Пафоса или их сыновья притязали быть не просто жрецами богини, но и ее возлюбленными. Во всяком случае, Адонис, по преданию, правил на Кипре, и кажется достоверным, что титул Адониса закрепился на этом острове за сыновьями всех финикийских царей. Правда, слово «адонис» в строгом смысле значило всего лишь «господин»; хотя предания, которые связывают этих членов кипрского царского дома с богиней любви, дают основание предположить, что на божественность Адониса они притязали в той же мере, как и на его титул. То же самое можно сказать и о Пигмалионе. Предание о Пигмалионе, в котором упоминается об обряде священного брака, которым царь сочетался с изображением Афродиты, вернее, Астарты, относится, очевидно, не к одному человеку: это имя было нарицательным именем царей семитического происхождения в целом и кипрских царей в частности. Во всяком случае, Пигмалионом, как известно, звали знаменитого тирского царя, от которого убежала его сестра Дидона. Царя Идалия на Кипре, который правил во времена Александра Великого,89 также звали Пигмалионом, вернее, Пумиафоном (Pumiython). Это финикийское имя греки переделали на Пигмалион. Кроме того, следует отметить, что имена Пигмалион и Астарта встречаются в надписи пунического периода на золотой медали, которая была обнаружена в одном карфагенском захоронении (надпись очень древняя).

Предание гласит, как уже отмечалось, что обычай религиозной проституции был учрежден в Пафосе царем Киниром. Ритуальную роль божественных женихов Астарты играли цари Пафоса. Каждый из них должен был в роли Адониса вступать в половые сношения с храмовыми проститутками, игравшими роль богини Астарты. Дети, родившиеся от такого союза, рассматривались как сыновья и дочери божества и должны были со временем, в свою очередь, стать родителями богов и богинь. Таким образом, пафосское святилище Великой богини и, возможно, все другие, где практиковалась проституция в религиозных целях, должно быть, насчитывало много таких человекобогов — отпрысков священного царя от его жен, наложниц и храмовых проституток. Любой из этих отпрысков мог занять трон своего отца, быть принесенным в жертву вместо него в случае войны или при других печальных обстоятельствах, требующих принесения в жертву человека царской крови. Подобный налог, время от времени взимаемый на благо страны с многочисленного царского потомства, не мог ни пресечь этот священный род, ни разбить сердце отца, который делил свои родительские чувства на такое количество детей. Во всяком случае, если — и этому есть основание верить — семитские цари одновременно по традиции рассматривались и как божества, становится легко объяснимым обилие имен собственных семитического происхождения, которые подразумевали, что их носители были сыновьями или дочерьми, братьями или сестрами, отцами или матерями бога. В таком случае нам нет нужды прибегать к ухищрениям, с помощью которых некоторые ученые стремились обойти недвусмысленное значение таких слов. Эта интерпретация подкрепляется сходным египетским обычаем; в Египте, где царям поклонялись как божествам, царица именовалась «женой бога» или «матерью бога», и титул «отца бога» носил не только отец царя, но и его тесть. Точно так же у семитов любому человеку, который посылал свою дочь для пополнения царского гарема, возможно, разрешалось именовать себя «отцом бога».

Судя по имени, семитский царь Кинир, подобно царю Давиду, был арфистом, так как имя Кинир связано с греческим словом cinyra, то есть «лира», которое, в свою очередь, происходит от семитского слова kinnor — «лира». Именно так назывался инструмент, на котором Давид играл перед Саулом. Мы, наверно, не ошибемся, предположив, что игра на лире или на арфе на Пафосе, как и в Иерусалиме, была не просто досужим развлечением, но составляла часть религиозной службы, так как глубокое воздействие на душу музыки, как и состояние опьянения, вероятно, приписывалось прямому влиянию божества.

Мы не сомневаемся, что музыка, самое проникновенное и волнующее из всех искусств, сыграла значительную роль в деле формирования и выражения религиозных эмоций, более или менее глубоко видоизменяя тем самым структуру веры, по отношению к которой она на первый взгляд кажется всего лишь служанкой. Подобно пророку и мыслителю внес свой вклад в формирование религиозного мировоззрения и музыкант. Каждая вера выражается при помощи соответствующей музыки, и различие между системами верований поддается едва ли не исчерпывающему выражению в нотной записи. Например, расстояние, которое отделяет дикие оргии Кибелы от торжественного ритуала католической церкви, количественно выражается в пропасти, которая отделяет нестройный гул кимвалов и бубнов от величественной гармонии Палестрины и Генделя. Сквозь различную музыку проглядывают здесь различия духовного порядка.