Голем и джинн - Хелен Уэкер

Забавно, но Мейер, кажется, верил, что Голем свободно согласится отказаться от собственной свободы. Наверняка он рисовал себе долгий и прочувствованный разговор со своей подопечной, а вслед за этим — серьезно и разумно принятое решение. Шальман аккуратно свернул листок с формулой и положил его в карман. На этом этапе, решил он, его методы наверняка окажутся поэффективнее методов Мейера. В конце концов, согласие, полученное под принуждением, все равно остается согласием.

28

Она внимательно слушала и изо всех сил старалась понять.

Усталым, охрипшим голосом Джинн рассказывал Голему древнюю историю о пустыне, ненасытном колдуне и девушке по имени Фадва аль-Хадид. Он описал и боль, причиняемую ему браслетом, и то, каким хрупким было горло девушки под его руками, и то, как ибн Малик умирал только для того, чтобы возродиться снова.

— Все остальное тебе, похоже, уже известно, — сказал Джинн женщине, застывшей на краешке кровати. Сам он полусидел, опираясь о резную спинку, наполовину зарывшись в дорогое постельное белье. — Ибн Малик стал Иегудой Шальманом.

— Джозефом Шалем, — пробормотала она. — И ты заглянул в его память.

Женщина взяла его лежащую на одеяле руку и заметила, что та опять обрела тяжесть.

— Выходит, поэтому ты пытался убить себя. Чтобы вместе с тобой кончилась и жизнь ибн Малика.

Он пристально смотрел на нее, и взгляд его был горестным. «Ждет, что, узнав все, я пожалею о его спасении», — догадалась она.

— Послушай. Ведь все это вина ибн Малика, а не твоя.

— А Фадва? Если бы она не пострадала из-за меня, ничего этого не случилось бы.

— Ты слишком много взваливаешь на себя. Да, в болезни Фадвы есть твоя вина. Но ведь ибн Малик действовал сам, а не выполнял твои приказы. И у Шальмана есть собственная свободная воля.

— Не уверен в этом, — покачал головой Джинн. — Я ведь видел его предыдущие жизни, и все они строились по одному образчику. Как будто для него все заранее предопределено.

Рот Голема скептически скривился.

— Ты правда веришь, что человек не может добровольно отказаться от зла?

— Все мы рабы своей природы, — тихо отозвался Джинн.

Ей не хотелось соглашаться, но она понимала, что и сама может стать сомнительным аргументом в этом споре. В досаде она встала и принялась расхаживать по комнате.

— Да, с Фадвой ты вел себя легкомысленно и эгоистично, но нельзя же обвинять себя и во всем остальном, предопределено это было или нет. Если бы не было Шальмана, не было бы и меня. Выходит, ты отвечаешь и за мои поступки — и за плохие и за хорошие? Вряд ли можно одни выбрать, а о других забыть.

Он улыбнулся, но это была лишь тень его обычной улыбки.

— Наверное, нет. Но теперь-то ты понимаешь, почему мне нельзя жить дальше?

— Нет, — отрезала она.

— Хава.

— Ты ведь тоже однажды помешал мне уничтожить себя, помнишь? Мы найдем какой-нибудь другой способ.

Он вздрогнул, но промолчал.

В дверь постучали. Пришла София со стопкой аккуратно сложенной одежды. За ее спиной в коридоре маячили слуги, пытаясь заглянуть в комнату, но она быстро захлопнула дверь.

— Здравствуй, София, — тихо проговорил Джинн.

— Ты выглядишь получше, — улыбнулась девушка и положила одежду на кровать. — Отец, конечно, не такой высокий, как ты, но, может, что-нибудь подойдет.

— София… — снова заговорил Джинн, и по его голосу было ясно, что он собирается просить прощения за то, что втянул ее в эту историю, или за что-то другое, происшедшее раньше, — тут Голему оставалось только гадать.

Однако девушка тут же прервала его.

— Доктор Салех приводит себя в порядок в комнате для гостей, — сообщила она. — Нам лучше пойти к нему, если вы готовы.

Смущенный Джинн молча кивнул.

— Боюсь, из-за нас у вас будут неприятности, — сказала высокая женщина.

— Возможно, — кивнула София, но выглядела при этом не огорченной, а скорее веселой. — Но если и так, я рада, что вы догадались прийти сюда. А ты мог бы и сам рассказать мне, — повернулась она к Джинну.

— Ты бы все равно не поверила, — вздохнул он.

— Скорее всего, нет. Но мог бы попытаться.

После некоторого колебания Джинн спросил:

— С тобой все в порядке, София?

Только сейчас Голему бросилась в глаза чересчур бледная кожа девушки, ее теплая, не по погоде, одежда и дрожание рук. А кроме того, она улавливала целый сгусток чужих сожалений, тоски и прежде всего — страстное желание не стать объектом жалости.

— Я болела, — сказала София, — но теперь мне, кажется, лучше. А сейчас, прошу тебя, надень что-нибудь, — улыбнулась она. — Я вернусь через пару минут.

Она вышла, а Джинн начал рассматривать одежду. Женщина присела на край кровати, не зная, куда девать глаза. Смотреть на одевающегося мужчину почему-то казалось куда более неприличным, чем на раздетого. Отвернувшись, она подошла к туалетному столику хозяйки и принялась изучать расставленные на нем безделушки: позолоченные щетки для волос, красивое ожерелье из серебра и стекла и множество разных бутылочек и баночек. На шкатулке с драгоценностями красовалась миниатюрная золотая птичка в клетке, в происхождении которой не могло быть никаких сомнений.

— Ты и для нее сделал фигурку, — заметила женщина.

Джинн уже застегивал воротник сорочки.

— А ты ревнуешь? Она хотя бы не вернула ее мне.

— Я не могла оставить ее — я ведь выходила замуж.

Ненадолго в комнате повисло молчание.

— Майкл… — сказал наконец Джинн. — Он ведь тоже теперь замешан во все это?

Женщина вздохнула:

— Да, я еще не все тебе рассказала.

То поражаясь, то хмурясь, Джинн выслушал ее короткий рассказ о том, как в приютном доме, в кабинете мужа, она нашла рукопись с заклинаниями Шальмана и как пыталась разобраться с ее содержанием.

— И где она сейчас?

— У Анны. — Заметив, как изменилось его лицо, она поспешно добавила: — Не могла же я оставить ее в пекарне! Анна спрячет ее где-нибудь, но я не знаю, что делать с ней дальше.

— Сожги, — коротко посоветовал Джинн.

— Там собрано так много разных знаний.

— Это знания Шальмана и ибн Малика.

— Я думала, — тихо сказала она, — что с ее помощью можно освободить тебя.

От ее слов Джинн дернулся как от удара, а потом отвернулся, скрывая внутреннюю борьбу. Прошла целая минута перед тем, как он снова взглянул на свою сорочку и попробовал вытянуть рукава.

— У отца Софии очень короткие руки, — буркнул он себе под нос.

— Ахмад…

— Нет. Ты не должна прибегать к этим заклинаниям. Обещай.

— Обещаю.

— Ну и хорошо, — вздохнул он. — А теперь скажи, прилично ли я выгляжу?

Она с улыбкой оглядела его: отец Софии был толще Джинна, и одежда болталась на нем, как паруса.

— Во всяком случае, лучше, чем раньше.

— По крайней мере, это не то рванье, которое мне дал Арбели, когда я выбрался из кувшина.

— Тогда ты тоже был голым? Это у тебя такая привычка?

Но Джинн уже смотрел сквозь нее, будто не видел.

— Кувшин, — медленно произнес он.

— Что «кувшин»?

— Он все еще у Мариам Фаддул. Отремонтированный. Арбели точно скопировал печать… — Он помолчал, а потом проговорил чужим, задушенным голосом: — Ты была права, Хава. Есть и другой способ, только он тебе точно не понравится.

Из пекарни Радзинов Анна вышла, снедаемая любопытством. Что лежит в мешке, который ей доверили? Судя по форме и шороху — пачка бумаг. А что в бумагах? Чьи-то тайны? Страшная исповедь? Забыв о своем обещании, она уже собралась заглянуть внутрь, но вовремя вспомнила, от кого получила мешок и все те ужасы, свидетелем которых уже была. Нет, там наверняка не дневник влюбленной барышни. Лучше не знать, что там. Надо поскорее найти подходящее место, спрятать мешок и забыть.

В конце концов она решила, что лучше всего для ее цели подойдет танцзал на Брум-стрит. После разговора с Големом Анна и так непрерывно вспоминала о нем. Она не заглядывала туда с той страшной ночи и сомневалась, что когда-нибудь заглянет. Несколько раз она пыталась придумать какой-нибудь другой тайник, но ее мысли упрямо возвращались к танцзалу. Она даже знала, где спрячет мешок: в задней комнате, на самом верху большого шкафа, в котором хранятся скатерти. Надо только найти охранника Менделя и как-нибудь выманить у него ключ. Кажется, днем он все еще работает в магазине одежды на Деланси, где отглаживает доставленные из мастерской брюки. Хорошо бы он оказался на месте.

Недовольно хмурясь, Иегуда Шальман сидел за письменным столом в гостиной приютного дома и чертил на листе бумаги бесцельные кривые линии. Вспомнить заклинание, помогающее найти потерянный предмет, было не трудно, он пользовался им сотни раз. Но сейчас ему приходилось быть осторожным со своей памятью. Чересчур углубившись в нее, он рисковал потревожить свои прошлые воплощения, которые тут же начнут предлагать свои способы, и все это сольется в одну оглушительную какофонию. Теперь, чтобы вспомнить что-нибудь, ему приходилось ступать на цыпочках, подбираться к нужному предмету тайком и тут же исчезать, успев выхватить из формулы всего несколько звуков. Процесс получался мучительно долгим, и сейчас Иегуда был не в том состоянии, чтобы тянуть.