Евангелие любви - Колин Маккалоу

– Скажите ему, пожалуйста, что я сейчас на совещании и перезвоню позже.

– Хорошо, доктор Кэрриол.

У Чейсена от удивления полезли глаза на лоб.

– Ушам своим не верю! Джудит, разве можно так отвечать президенту страны? Это все равно что послать его к черту.

– Чепуха, – спокойно ответила она. – Он звонит не по делу. Мы с ним сегодня вечером ужинаем.

– Невероятно!

– Почему? Он теперь свободный мужчина. Я, как всегда, свободная женщина. Вы мне только что объясняли, что моя карьера в качестве государственного служащего завершилась, что я политическая назначенка и навечно привязана к Белому дому. В таком случае, кто будет против, если два политика поужинают вместе?

Моше Чейсен решил, что береженого бог бережет, и сменил тему:

– Джудит, я вот о чем хотел вас спросить, потому что считаю, что после вашего взлета должен получить либо ваше согласие, либо отказ. Меня сильно тянет в Холломен навестить Кристианов, но если вы считаете, что это плохая идея, я не поеду.

Кэрриол нахмурилась, обдумывая его слова.

– Не могу сказать, что идея мне очень нравится, но и запрещать нет оснований. Я так понимаю, что это будет личный визит?

– Да. До похорон Кристиана я не встречался с его родственниками. А похороны, как вы понимаете, не лучшее место заводить дружбу. Но мне искренне понравилась его мать. Отважная душа. Хочу убедиться, что у нее все в порядке.

– Не дает покоя совесть, Моше?

– И да, и нет.

– Не вините себя. Это все он. Виноват один только он. Есть люди, не признающие умеренности. Вы же его знали! Самый неумеренный на свете человек. Превосходный мозг, а решения всегда принимал сердцем. Никогда не понимала этого расточительства.

– Каким бы он ни был, он был тем, кто требовался для ваших целей. Неужели вы не понимаете? И неужели вам его нисколько не жаль?

Джудит улыбнулась и покачала головой, но без злости:

– Оплакивать Джошуа Кристиана бессмысленно. Он никогда не умрет. Переживет ваших самых дальних потомков. Я в этом нисколько не сомневаюсь. – Она снова торжествующе улыбнулась.

Чейсен хлопнул себя ладонями по бедрам.

– Господи! Иногда мне кажется, что мир слишком велик для меня. – Он поднялся и посмотрел на часы. – Пора возвращаться в Четвертую секцию. У меня на сегодняшний день назначены два совещания. Но я предпочел бы закрутить любовь со своим компьютером.

– Полно, Моше, не кривите душой. Я же не под дулом пистолета заставила вас занять пост главы Четвертой секции.

– Знаю, знаю. – Чейсен выпрямился, и только тогда стало заметно, как он в последнее время похудел. – Но я еврей, люблю поныть. От этого мне становится лучше. Вы, Джудит, организовали Четвертую секцию с присущим вам гением. Меня поставили заниматься исследованиями, Джона Уэйна – административными вопросами. И все получилось.

Он уже шел к двери, когда Джудит остановила его вопросом:

– Моше, вы здоровы? У врачей проверялись?

– С моей женой попробуй не проверься.

– Ну и как, все в порядке?

– Все отлично, – ответил он и вышел из кабинета.

Кэрриол еще немного посидела, а затем подняла телефонную трубку. Звонок президента оказался кстати: ей не пришлось объяснять Чейсену, почему она оставила государственную службу и согласилась на политический пост. Ответ просился на язык и чуть не сорвался. Она едва не совершила большую ошибку. После смерти Кристиана Моше сильно изменился. Но даже он не знал, как умер Джошуа.

А ведь как замечательно быть первой леди!

«Ничего у тебя не выйдет, Джошуа Кристиан, где бы ты ни был! Не будет петли на кизиловом дереве! Ненависть к тебе прошла. Признаюсь, что некоторое время я испытывала это чувство. Даже позволила сделать так, чтобы я служила тебе, а не наоборот. Если бы ты вырос, как я, в Питсбурге, то тоже ничем бы не брезговал. А окажись я другой, до сих пор торчала бы в этом Питсбурге и спивалась, пока не умерла. Или кололась, если бы хватало ума добывать деньги на наркотики.

Тайбор Рис красивый мужчина. Я буду ему хорошей женой. Буду его любить. Сделаю его счастливым. Буду заботиться о его дочери. Уговорю его баллотироваться на четвертый срок. Сумею убедить, что он более великий президент, чем Август Ром. Не могу же я почивать на лаврах! А что мне делать после завершения операции «Мессия»? Только начать операцию «Император».

Чейсен переночевал в доме 1047 на Дубовой улице в Холломене. Кристианы оказали ему радушный прием и свободно говорили с ним о Джошуа. И, надо сказать, на глазах у них было меньше слез, чем у Моше. Они рассказывали, как намерены прожить оставшиеся годы, вспоминая старшего брата.

– Мы с Мириам вскоре уезжаем в Азию, – объявил Джеймс. – Там еще предстоит много работы, прежде чем люди осознают важность завета Джошуа.

– А я – опять в Южную Америку, – сказал Эндрю, но не добавил, что жена тоже поедет с ним.

Чейсену показалось, что бедная женщина не вполне в своем уме. Она бесцельно ходила по дому, что-то напевая себе под нос. Марта во всем полагалась на Мэри, которая заботилась о ней с величайшим терпением и нежностью.

Предполагалось, что они с Мартой останутся с матерью в Холломене, пока остальные будут путешествовать по миру, неся другим народам идеи покойного брата.

– Мне всегда казалось, – продолжала Мэри, ежась и бледнея, – что я засохну и умру, если сама не смогу путешествовать. Но знаете, Моше, оказалось, что Вашингтон очень далеко.

После приготовленного матерью семейства великолепного ужина они сидели в изысканной гостиной со множеством буйно цветущих растений и разговор опять вернулся к планам Кристианов.

– Понимаете, – объясняла мать, разливая кофе, – Джеймс, Мириам и Эндрю не могут пока уехать из Холломена. Еще не исполнилось сорок дней со смерти Джошуа.

– Сорок дней? – переспросил Моше, притворившись, что не понимает.

– Вот именно. Джошуа еще не явился к нам. Но он обязательно явится! Через сорок дней после смерти. По крайней мере, мы на это надеемся, хотя и не уверены. Может, он придет на третьи сороковины или на вторые – нам не дано знать. Миновало две тысячи лет, идет третье тысячелетие. Как мы можем судить? Если он не явится на сороковой день, братья и Мириам, конечно, уедут. Значит, им не суждено быть здесь, когда он придет. Я вообще думаю, что он покажется только женщинам – двум Мариям и Марте, хотя могу заблуждаться.

Она говорила уверенно, с радостью. И спокойно. И была в совершенно здравом уме. Моше оглянулся, стараясь понять, как относятся к теории матери остальные Кристианы, но не проник в их мысли за фасадом их светлых, безмятежных лиц.

– Дадите мне знать, когда он придет? – почтительно спросил он.

– Конечно, – тепло отозвалась мать. Остальные промолчали.