Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

Она вернулась к себе в комнату, чтобы без помех как следует поразмышлять над этой тайной, укрывшись от глаз г-жи Трихтер, которая в конце концов могла бы разглядеть на лице своей подопечной отражение ее мыслей.

Она присела к столу в маленькой гостиной, откуда вела дверь в ее спальню, открыла книгу и попробовала читать, но ее глаза лишь бессознательно скользили по строчкам. Она читала другую книгу, по отношению к которой творения величайших поэтов не более чем переводы: дивный роман своих шестнадцати лет.

Она вся погрузилась в чтение этого шедевра, созданного самим Господом, когда негромкий стук в дверь заставил ее вздрогнуть и очнуться.

– Кто там? – спросила она.

– Это я, дитя мое, я бы хотел поговорить с вами, – очень мягко произнес голос Самуила.

Фредерика, охваченная смятением, побежала открывать.

Вошел Самуил.

XVIII

Брачное предложение

Самуил размышлял в течение получаса, и за это время он принял решение.

Если письмо, которое прислал ему Лотарио, и не было в полном смысле брачным предложением, то вполне могло сойти за предисловие к нему.

Вот что писал этот почтительный и трепещущий молодой человек:

«Сударь,

умоляю Вас о милости, которая в моих глазах имеет бо́льшую цену, нежели сама моя жизнь. Я прошу позволения иногда навещать Вас в Менильмонтане. Однажды я уже пытался добиться этого с помощью моего дяди, Вашего друга детства, представившего меня Вам. Но – прошу прощения, что позволил себе заметить это, – мне показалось, что мое присутствие Вам неприятно. Чем я имел несчастье оскорбить Вас, я, который столь много дал бы за возможность быть Вам полезным? Вы и предположить не можете, сударь, до какой степени я желал бы снискать Вашу дружбу.

По какой причине Вы закрываете Вашу дверь перед племянником, осмелюсь сказать – почти что перед сыном Вашего друга? Совершил ли я по отношению к Вам какую-либо невольную оплошность? Или, возможно, у Вас есть для этого какие-либо основания, не имеющие касательства к моей персоне. Ведь в доме у Вас живет юная девушка, прекрасная и очаровательная. Я видел ее, а мадемуазель Фредерика из тех, кого достаточно мимоходом увидеть однажды, чтобы не забыть уже никогда. Но господин граф фон Эбербах мог бы заверить Вас, что я порядочный человек и ни в коем случае не могу иметь каких-либо бесчестных намерений. Если и существуют люди, способные злоупотребить гостеприимством и, проникнув в дом, радушно раскрывший перед ними свои двери, обокрасть его, я не из их числа.

В случае – увы, более чем вероятном, – если мадемуазель Фредерика не обратит на меня внимания, я остался бы для Вас обычным визитером, прохожим, первым встречным, которого Вы вольны спровадить, как только он Вам наскучит. Но если, сверх чаяний, случится такое чудо, что я буду иметь счастье не показаться ей неприятным, тогда как племянник графа фон Эбербаха свидетельствую: мне обеспечено будущее, достойное того, чтобы просить женщину разделить его со мною; я буду достаточно богат, чтобы иметь право любить ту, которая полюбит меня.

Ожидаю Вашего ответа, сударь, в тревоге, которую Вы не можете не понять. Постарайтесь же, прошу Вас, чтобы это не был отказ.

Соблаговолите принять самые искренние уверения в преданности и почтении Вашего покорнейшего слуги

Лотарио».

Дочитав это письмо до конца, Самуил в бешенстве скомкал его.

Что ответить этому юнцу? В отношении сути ответа затруднений быть не могло. Он откажется, это уж само собой. Но какой выбрать предлог?

Если бы речь шла об одном Лотарио, все было бы просто: пригодилась бы первая попавшаяся отговорка, а Лотарио мог бы злиться, сколько вздумается, – тем лучше!

Но ведь есть еще Юлиус, которого Лотарио попросит вмешаться. Юлиус, который весьма удивится, почему это Самуил не желает знать его племянника, начнет расспрашивать о причине, будет ее оспаривать, дуться. А допустить ссору с Юлиусом значило бы поссориться с его миллионами.

Что сказать Юлиусу, чтобы он не оскорбился отказом? Сослаться на то, как трудно позволить молодому человеку доступ в дом, где есть юная девушка, напирать на вред, который это может принести репутации Фредерики? Но это не пройдет, коль скоро Лотарио явится именно ради нее как соискатель руки. Разве их брак не заткнул бы рты всем любителям позлословить? В крайнем случае придется сознаться, что он не желает замужества Фредерики, приберегая ее для себя. Но разве он ей господин, чтобы лишать ее возможности выбора?

– Ну и ну! – вскричал Самуил и с яростью уперся локтями в крышку стола. – Теперь я, значит, вынужден впустить сюда этого болвана в белых перчатках и лакированных сапогах! И мне еще придется присутствовать при его ребяческих амурах, трогающих женское сердце больше, чем горькая, мрачная страсть, подобная моей! Я должен буду сдерживать себя и любезничать, глядя, как вор старается взломать замок моего ларца с драгоценностями? А я при этом буду только свирепо и уморительно вращать глазами, сидя в углу, словно глупец Бартоло!

Дело идет к тому, – размышлял он угрюмо и едко, – что я превращусь в неудачника. За что ни возьмусь, все не ладится. Никогда еще не видел, чтобы вещи с таким мятежным упорством медлили склониться перед человеческой волей. Тут и гений сломает себе хребет. Три существа, которых я хотел удержать, разом от меня ускользнули. В этот самый час Олимпия наверняка уже в пути: среди своих пожитков она увозит мои незадачливые прожекты. Что до Юлиуса, то его инкогнито среди карбонариев, этот покров тайны, который я же сам немного приподнял, похоже, без моего участия и помимо моей воли уже разорван в клочья, и прусский посол подвергается смертельной опасности куда раньше того часа и появления тех обстоятельств, что были предначертаны моим замыслом.

Но если с Юлиусом я поторопился, то с Фредерикой запоздал. Вот уже посторонний втирается сюда, чтобы отнять ее у меня, а я не успел принять никаких мер самозащиты. Я хотел предложить ей себя во всем великолепии могущества и богатства, которые могли бы искупить недостаток молодости и наружной привлекательности; я трудился ради нее, не говоря ей ни слова об этом, и в то самое время, когда я готовил ей высокий, блистательный удел, дурень, ничего для нее не сделавший и еще вчера не бывший для нее ничем, просто-напросто рожденный с теми преимуществами, что я пытаюсь завоевать всеми силами ума и дерзости, этот мальчишка является и, может статься, похитил у меня ее сердце, в котором вся моя надежда, вся радость, все мечты!

Подобно неумелому ткачу, я не смог сделать мою ткань везде равно прочной, упустил из виду один ее край, чтобы поскорей завершить все с другого конца, вот она и подвела меня в самом важном месте.

Он поднялся, переполненный угрюмыми, злобными помыслами, прошелся по кабинету и остановился перед зеркалом, пристально, глаза в глаза уставившись на свое отражение.

– Ты что же, действительно так сдал, Самуил? – спросил он с яростью, чуть ли не с ненавистью к самому себе. – Что ты собираешься делать теперь, чтобы наверстать упущенное время, чтобы замедлить его слишком резвый бег? Надо спешить и принять быстрое решение. Если же нет, подумай, что тебе грозит: Юлиус может с минуты на минуту погибнуть от кинжала карбонария или просто внезапно свалиться от истощения сил. При нынешнем положении вещей он, очевидно, оставит все свое состояние этому Лотарио. Тогда останется лишь один способ урвать себе часть этого наследства: выдать Фредерику замуж за наследника, а самому жить, полагаясь на щедрость мужа и признательность жены.

Смерть и ад! – выкрикнул Самуил и большими шагами заметался по кабинету. – Не хватало еще кончить подобным образом! Сделаться нахлебником при супружеской парочке – мне только этого недоставало. Стало быть, ум, отвага, дерзость, презрение к законам божеским и человеческим с одной стороны, а с другой – все заботы, что я расточал этому чудесному созданию, вся нежность и преданность, посвященные ей, дадут в итоге столь бесславный финал? И я стану питаться крохами, которые они соблаговолят бросать мне?

Нет, я не погрязну в таком болоте, не смирюсь со столь гнусной развязкой. Я буду бороться. И потом, возможно, я преувеличиваю свое несчастье, я так всполошился, будто мне уже со всей очевидностью доказали, что Фредерика влюблена в этого юнца. Какое безумие! Она и видела-то его каких-нибудь пятнадцать минут. Она слишком горда, чтобы вешаться на шею первому встречному. Разумеется, она его не любит. А что если она влюблена в меня? Она меня знает, видит каждый день, она, может быть, уже разгадала меня.

А если и не разгадала, это моя вина. Кто мне мешал с ней поговорить? Я ни разу не сказал ей, что люблю ее иной, не просто дружеской любовью. Что же удивительного, если и она никогда не смотрела на меня иначе как на покровителя, на отца? Я должен показать ей, что она ошибалась. Да, я ей все скажу. Черт возьми! Во мне достаточно огня, чтобы мои слова засверкали. Я ослеплю ее блеском мечты, которой занят мой ум. Для ее чарующих глаз я зажгу всю ошеломляющую иллюминацию мысли, готовой испепелить весь мир, если он посмеет докучать ей. Я помогу ей понять, что я собой представляю и что чувствую к ней. О, я ее завоюю! Она сама увидит разницу между тем, кто под собственным черепом носит сверкающую россыпь идей, и тем, у кого если что и блестит, так только булавка в галстуке.