Республика воров - Скотт Линч

– Нет, мне все равно, что перешивать, – сказал Жан на следующее утро, протыкая железной иглой кусок холста. – Я просто не понимаю, почему нельзя вытряхнуть еще пару монет из толстого кошелька нашего щедрого покровителя и купить что-нибудь поновее.

– Потому что за каждую монету он стрясет с нас вдвойне, – ответила Дженора, разглаживая отрез ветхого кружева.

Они сидели в тени за сценой, окруженные грудами костюмов и театрального реквизита, с завидным упорством превращая жалкие обноски, оставшиеся от прошлых постановок, в роскошные новые наряды. Сейчас Жан и Дженора готовили костюмы фантазмов.

В теринском театре погибших персонажей, называемых фантазмами, изображали актеры в особых нарядах – белых посмертных масках и саванах. Эти безмолвные призраки появлялись на сцене и, внушая священный ужас зрителям, следили за действием, как бесстрастные судьи.

– Покровители разные бывают, – продолжила Дженора. – Некоторые сорят деньгами, как сластями в праздничный день, для них главное – не прибыль, а представление. Ну, такие обычно богатством кичатся и щедрую благотворительность напоказ выставляют. А вот другие – и таких намного больше – требуют возврата вложенных капиталов и своего не упустят. Вот, к примеру, наш покровитель… На первый взгляд денег он не считает, а на самом деле его слуги за этим строго следят. Монкрейн с Булидаци договор подписали, я его досконально изучила, знаю, что в нем говорится. Да, расходы на постановку ничем не ограничены, но если выручка от спектакля их не покроет, то мы, простолюдины, никаких денег не увидим – Булидаци все себе заберет.

– Но ты же сама говорила, что те, у кого есть доля в труппе…

– Ну да, нам положена определенная доля прибыли, вот только прибыль имеет свойство чудесным образом улетучиваться, когда дело касается ее распределения. По эспарским законам деньги, вложенные благородными господами в любое предприятие, возвращаются им сполна. А нам достаются жалкие медяки. Вот и получается, что, беря деньги у нашего знатного покровителя, мы сами себя обделяем.

– Хитро придумано, – задумчиво сказал Жан, вспомнив, что каморрская знать подобными привилегиями не обладала; похоже, простому люду Эспары было чему поучиться у ростовщиков и златохватов Каморра. – Теперь понятно, чем вызвана твоя бережливость.

– Ну, от натруженных рук не убавится, зато в кошельке, глядишь, и прибавится, – вздохнула Дженора.

Их неторопливые занятия прервал какой-то странный шум. На сцену выбежал разгневанный Джасмер Монкрейн, велел остановить репетицию. Булидаци неторопливо вышел следом. Обычно Жан не обращал внимания на их споры, но сейчас явно происходило что-то необычное.

– Вы не имеете права вмешиваться в решения постановщика! – вопил Монкрейн. – Творческий процесс не терпит…

– Наш договор не дает вам единоличного права на принятие каких-либо решений, в том числе и творческих, – оборвал его Булидаци.

– Но это же основная заповедь…

– Заповеди свои в храме поминайте, меня они не касаются.

– Лопни твои змеиные глаза, проклятый выскочка! Тоже мне, знаток выискался…

– Вот-вот, оскорби меня похлеще! – Булидаци подступил вплотную к Монкрейну. – Забудь, что ты презренный чернокожий холуй. Скажи что-нибудь непростительное. А еще лучше – ударь. Тогда стрелой в Плакучую Башню улетишь, а труппа твоя мне достанется. Думаешь, тебя заменить некем? Ты всего в пяти сценах занят, так что на роль Каламакса я кого-нибудь от Басанти переманю и спектакль без тебя поставлю. А вот ты без руки останешься.

Джасмер напряженно расправил плечи; морщины на темном лице прорезались четче, челюсти сжались, зубы заскрежетали. Он едва не принял брошенный вызов, однако сдержался, отступил на шаг, резко выдохнул и заорал:

– Алондо! Лукацо!

Локк и Алондо подбежали к нему.

– Поменяйтесь ролями, – прохрипел Монкрейн. – Лукацо, будешь Аурином, а ты, Алондо, – Феррином. А если вам это не по нраву, обсудите это с нашим досточтимым проклятым покровителем.

– Но мы же только вчера костюм Аурина для Алондо подогнали, – неосмотрительно напомнила Дженора.

Монкрейн направился к ней, горя желанием переложить на чужие плечи хотя бы малую толику унижений, которые пришлось стерпеть ему самому.

– Как подогнали, так и распорете! – выкрикнул он. – Или вздерните Лукацо на дыбу, может, растянете его дюйма на четыре. Мне все равно!

Дженора и Жан вскочили, но Монкрейн стремительно покинул сцену. Булидаци ухмыльнулся, покачал головой и небрежным жестом велел актерам продолжать.

Жан, недоуменно распахнув глаза, медленно вернулся на место. Зачем барон при всех оскорбил и унизил своего несчастного партнера и совладельца труппы? Хотя Булидаци не блистал изяществом манер, его поступки обычно преследовали какую-то цель – но какую?

– Ох, извини, Алондо, – вздохнул Локк.

– Да ладно, – отмахнулся актер. – Твоей вины в этом нет. И вообще, если Джасмер велит мне играть крольчонка, то буду играть крольчонка. А у Феррина много замечательных сцен. Не к Басанти же на поклон идти! У него, наверное, уже давным-давно все роли разобрали, даже сисястых камеристок не осталось.

Локку и Сабете удалось улучить краткий миг уединения – но лишь для того, чтобы обсудить перемену в ожиданиях Булидаци. К сожалению, привычки эспарского барона остались прежними, а потому искать уединения на постоялом дворе госпожи Глориано было небезопасно: в любую минуту из-за угла или на лестнице мог появиться Булидаци или кто-то из его слуг.

Однако же стараниями барона Локк получил желанную роль, а значит, Булидаци надо было поддерживать в заблуждении, что Лукацо де Барра – его верный союзник. Ради этого Сабета начала осторожно заигрывать с бароном и хотя уклончиво встречала его приглашения тайно посетить особняк, тем не менее разговаривала с ним ласково, устремляла на него томные взоры и улыбалась его неуклюжим шуткам. Использовала она и кокетливые женские уловки – распускала ворот сорочки чуть больше обычного, сменила сапоги на туфельки, чтобы распалить воображение Булидаци видом точеных лодыжек и изящных икр. Все это вкупе с тем, как непринужденно Жан и Дженора каждый вечер уходили в спальню, подпитывало костры ревности и отчаяния, полыхавшие в груди Локка.

Даже некогда желанная роль Аурина особой радости не доставляла. Локка охватывала сладостная дрожь при любой возможности пылко признаваться в любви Сабете, пусть даже и выспренним, витиеватым слогом Лукарно, однако он сдерживал себя изо всех сил, опасаясь, что от орлиного взора Булидаци не ускользнут проявления истинных чувств. Объятья любовников на сцене выглядели такими неловкими и благонравными, что Монкрейн пришел в бешенство, – впрочем, его терпение и без того выгорело дотла, а золу ветром развеяло.

– Эй, сопляк ссыкливый! Ты что, до сих пор не понял, что мы ставим пиесу о любви, трагической и страстной?! За то, что ты со своей возлюбленной носишься, как с драгоценной фарфоровой вазой, зрители денег не заплатят! Берт, Шанталь! Идите сюда! Покажите этому болвану, что такое пылкая страсть!

Супруги, обрадованные тем, что гнев Монкрейна к ним не относится, с готовностью вышли на середину сцены, и Шанталь картинно упала в объятия Берта.

– Ты, главное, утрируй и наклоняй порезче, – пояснил Берт Локку. – Для объятий это первое дело. Сценические поцелуи у тебя хорошо получаются. А вот как заключишь ее в объятия – сразу наклоняй. И приподними – зрителям это нравится. Тогда даже выпивохам в задних рядах понятно, что речь идет о буйстве страстей. Правда, любимая?

– Берт, твои объяснения даже рыбу плавать не научат. Ты, душа моя, человек не слова, а дела, – хихикнула Шанталь.

Впрочем, шутя, перемигиваясь и притворно переругиваясь, они все-таки умудрились объяснить Локку, в чем заключаются его ошибки. Вскоре Монкрейн одобрительно хмыкнул: Локку удалось вполне убедительно изобразить страстные объятья и пылко прижать Сабету к груди, не вызывая ни малейших подозрений у Булидаци. Однако же, как известно всем, кому доводилось притворно обнимать предмет своих мечтаний, это лишь усиливает желание отдаться во власть истинной страсти, так что настроение Локка нисколько не улучшилось.

И все же дело двигалось споро, неумолимо приближаясь к развязке, как возок, сталкиваемый с вершины холма. Каждый вечер таверну госпожи Глориано осаждали буйные толпы гуляк. Кало и Галдо увлеченно играли в карты и в кости – за близнецами приходилось следить, дабы они не забывали иногда проигрывать. Из жалких обрезков Жан и Дженора создавали настоящие чудеса и наводили последний лоск на бутафорское оружие. На репетициях актеры играли в костюмах персонажей, не глядя в текст пиесы. Наконец, однажды вечером, когда бронзовый диск солнца опустился к западному горизонту, Монкрейн собрал всех на сцене.