Вокруг «Серебряного века» - Николай Богомолов

Как хорошо, что Зайцев так понял, так почувствовал этого поэта и написал свою чудесную книгу «Жуковский».

Как киноартистка я провела потом ряд лет в Крыму. Пережила там много и хорошего, и тяжелого, знаю его и по-своему люблю. Но таких радостных, безоблачных дней я там уже не знала. Может, потому, что было это в годы конца первой войны и начала революции. Какая личная удача и успех могли по-настоящему радовать, когда вокруг было столько тяжелого. В эти бурные годы часто встречала я поэта Макса Волошина, много раз дружески беседовала с ним, вспоминая пророческие строки из его стихотворения «Ангел мщения», написанные им в годы после японской войны:

……Я синим пламенем пройду в душе народа,Я красным пламенем пройду по городам,Устами каждого воскликну я: «Свобода!»,Но разный смысл я каждому придам.

Я спрашивала его: «Ну, что же дальше будет, Макс Александрович?» И, запахивая свой темный плащ, он мне мрачно сказал: «Не знаю. Сейчас жизнь превзошла фантазию человека».

Что это действительно так, я вскоре убедилась. Как-то в это сумбурное время я оказалась с киносъемками в Феодосии. Встретившийся там со мной Волошин потащил меня на базар: «Идем, идем, — там, где триста лет назад продавали рабов, снова продают невольниц». И правда, на живописном феодосийском базаре я увидела группу девушек восточного типа (уж не помню, кем приведенных с Кавказа), тут же среди них прогуливались татары, выбиравшие себе среди них жен. Девушки не производили тяжелого впечатления, очень скромно одетые, они переговаривались друг с другом. В эти дни, когда рушилось все привычное, никакой твердой власти еще не было, все казалось возможным и ничто не поражало. Я смотрела с интересом, но без изумления на этот своеобразный торг. Волошин как поэт переживал мистическую повторность событий. Он в это время увлекался живописью, писал горы и скалы близ Феодосии. Его вещи были интересны, несомненно, у него было дарование художника, только чувствовалось некоторое влияние Богаевского. Читал он мне тогда и свои стихи о России. Хорошие, но такие жестокие. С большой любовью к родине, но далеко не прославляющие революцию:

О Господи, разверзни, расточи,Пошли на нас огнь, язвы и бичи,Германцев с запада, монгол с востока,Отдай нас в рабство вновь и навсегда.Чтоб искупить смиренно и глубокоИудин грех до Страшного Суда.

В своем Коктебеле закончил свои дни поэт, мистик и до конца искренний русский человек Максимилиан Александрович Волошин.

Оглядываясь на свою жизнь и работу в Москве, мне кажется, что одно недооцененное русской литературой сословие — это московское купечество. Итальянская эпоха Возрождения была многим обязана флорентинским купцам Медичи. Русская начавшаяся эпоха Возрождения, так называемый «серебряный век», не успел себя проявить окончательно из-за начавшейся войны и революции. История московского купечества дореволюционного периода еще ищет своего историка. За эту задачу не имею права взяться, она мне не по плечу. Я могу только назвать и помянуть те имена, с которыми меня столкнула жизнь и работа, но и их немало. Третьяковская галерея с ее произведениями, музей новой живописи Сергея Ивановича Щукина, театральный музей А. А. Бахрушина, художественный журнал «Золотое руно», издаваемый Николаем Павловичем Рябушинским, издательство «Скорпион», издаваемый <так!> Поляковым, опера Зимина, опера Саввы Ивановича Мамонтова, Савва Тимофеевич Морозов, поддерживавший матерьяльно Художественный театр, и душа этого театра К. С. Станиславский из купеческой семьи Алексеевых. Театр, в котором я выросла актрисой, К. Н. Незлобина. Константин Николаевич Незлобии, был из семьи Алябьевых. Идя на сцену против воли своей семьи, он был лишен наследства и матерьяльной поддержки последней. Он жил на скромное актерское жалование. Только женитьба на Аполлинарии Ивановне Морозовой, тоже обожавшей театр, дала ему возможность выйти из нужды и начать свою антрепренерскую деятельность. Это он, увидев молодую начинающую актрису в дачном театре под Петербургом, пригласил ее в свою антрепризу в Вильну и дал возможность развернуться ее таланту. Это было начало блестящей карьеры Веры Федоровны Коммиссаржевской.

Тип купца невежды, самодура и пьяницы, который мы часто встречаем в литературе, конечно, попадался, но почти нигде мы не читаем о том купечестве, что сделало Москву центром художественной, литературной и артистической жизни. Невольно напрашивается мысль, что все зависит, с какой стороны и с какой точки зрения смотреть на людей. Волей судьбы уже во время революции я в Севастополе провела целую неделю в обществе хора Яровских цыган. С большим интересом наблюдала я их жизнь, их нравы, их интересы и слушала их рассказы.

Но после недели в их обществе мне показалось, что я сошла с ума. Кто только из великих мира, приехав в Москву, не ездил послушать лучший цыганский хор — Яровский! Монархи, министры, ученые, писатели, артисты, — всех и вся знали Яровские цыгане, о всех они имели свое особое, ни на кого не похожее мнение, о всех они мне рассказывали.

«Ну, этот все норовит на стол вскочить и танцевать!» — говорили они про одного серьезного министра. «Этот плачет и подпевать хочет», — про иностранного монарха говорили. Про всеми уважаемого ученого говорили: «Ну, этот совсем никудышный, хохочет и целоваться лезет, только петь мешает!» Да, многих видели и знали Яровские цыгане, но почти всех они знали в пьяном или полупьяном виде. Слушая их рассказы да еще под звуки ружейных и пушечных выстрелов, доносившихся с моря, мне казалось, что весь мир охвачен безумьем.

III. ПО ТУ СТОРОНУ СИМВОЛИЗМА

«Дыр бул щыл» в контексте эпохи[*]

Интересующее нас стихотворение относится к числу самых знаменитых в истории русской поэзии конца XIX — начала XX века. Пожалуй, лишь брюсовский моностих может сравниться по степени известности с первой строкой стихотворения А. Крученых, приведенной в заглавии[778]. Важность его для многих аспектов русской поэзии трудно переоценить. Так, по мнению Ж.-К. Ланна, «вся заумная продукция у Крученых есть не более как бесконечное варьирование — может быть, все более и более рафинированное, но в принципе нисколько не более изобретательное — первоначальной находки „Дыр бул щыл“»[779]. Вместе с тем нелишне, видимо, будет напомнить его текст, поскольку, как увидим далее, даже друзья автора не раз искажали текст бессмертного творения.

Впервые стихотворение было опубликовано в начале 1913 г. в книжке А. Крученых «Помада», изданной способом «самописьма», т. е. литографированной. На первой же странице текста можно было прочитать:

3 стихотворенiянаписаныя насобственом языкѣот др. отличается:слова его не имѣютопредѣленаго значенiя                 *№ 1. Дыр бул щыл        убѣшщур          скум        вы со бу          р л эз

На этом первая страница заканчивалась, а на обороте следовали два других стихотворения этого цикла:

№ 2фрот фрон ытне спорю влюбленчерный языкто было и у диких                    племен

№ 3Та са маеха ра бауСаем сию дубрадуб малааль[780]

Не будем касаться проблемы зауми как таковой, поскольку количество литературы, ей посвященной, огромно и труднообозримо, а концепции авторов расходятся иногда полярно[781], еще больше трудностей представляет собою обозрение работ, посвященных русскому футуризму и авангарду, почти ни одна из которых не обходится без более или менее подробного разговора о зауми. Ограничимся учетом лишь специальных анализов стихотворения Крученых.

Наиболее существенные факты из истории появления, авторского толкования и восприятия этого стихотворения представлены в комментариях С. Р. Красицкого к единственному в России репрезантативному собранию стихотворений Крученых, и этим комментариям мы до определенного момента будем следовать[782].

Прежде всего чрезвычайно существен рассказ самого Крученых, записанный Н. И. Харджиевым, как появилось это стихотворение: «В конце 1912 г. Д. Бурлюк как-то сказал мне: „Напишите целое стихотворение из ‘неведомых слов’“. Я и написал „Дыр бул щыл“, пятистрочие, которое и поместил в готовящейся тогда моей книжке „Помада“ (вышла в начале 1913 г.)»[783].

В том же 1913 году Крученых говорил о своем стихотворении: «…чтоб писалось туго и читалось туго неудобнее смазных сапог или грузовика в гостинной <…> у писателей до нас инструментовка была совсем иная, напр. —