Осень - Ба Цзинь

— Не буду… тяжело мне…

— Потерпи еще немного. Выпьешь лекарство — полегче станет, — мягко успокаивала жена, подавляя страдание. — Ну, еще два глоточка, ладно?

— Ну, ладно, еще два, — нежно ответил Мэй, пытаясь улыбнуться жене. Она влила ему в рот ложечку микстуры. Он проглотил, но тут же сжал руку жены и не отпускал, не сводя глаз с жены. — Я виноват перед тобой, — шептал он, — я загубил твою жизнь. Ты ненавидишь меня, да? Но я не хочу уходить от тебя… — Слезы затуманили ему глаза.

— Не надо так мучиться. Если не хочешь пить лекарство, тогда закрой глаза и усни. И больше не говори, а то ты заставляешь меня плакать. — Сначала молодая женщина еще пыталась успокаивать его, сдерживая слезы, а затем расплакалась и отвернулась в сторону, не желая, чтобы он видел ее слезы. Когда она передавала чашку с лекарством Фэн-сао, он все еще сжимал ее руку, державшую ложечку.

Он несколько раз моргнул, и слезы медленно потекли по щекам.

— Для меня все кончено, — произнес он. — Я думаю только о том, что виноват перед тобой. В такие молодые годы оставить тебя вдовой. Я даже не оставил тебе наследника. У тебя никого не будет… Правда, Юнь добрая; она будет хорошо к тебе относиться. А тебе тоже нужно немного исправить характер — тогда я буду спокоен. — Увидав заплаканное лицо жены, он стал говорить тише и всхлипнул: на душе у него было очень тяжело. Как хочется жить! Он больше не мог видеть страданий жены и с трудом закрыл глаза, но тут же почувствовал, что сердце его страшно забилось, и снова открыл их. Он еще крепче сжал руку жены. Услышав рядом чей-то шепот, он обернулся и, заметив скорбное лицо Цзюе-синя, почувствовал благодарность. — Цзюе-синь! — вырвалось у него. Он еще услышал ответ Цзюе-синя, но силы уже оставили его. В горле что-то заклокотало, и он выплюнул большой сгусток крови, брызгая во все стороны: на одеяло, на руку и на рукав жены, себе на лоб и на щеки. Все испуганно уставились на него. Он потерял сознание.

Жена, не обращая внимания на то, что забрызгана кровью, была готова броситься на грудь мужу. Она жалобно звала его. Остальные столпились вокруг кровати и тоже, со слезами на глазах, звали его. Подошли Чжоу Бо-тао и старая госпожа Чжоу. Наконец, Мэй открыл глаза и обвел всех безжизненным взглядом. Зрачки, казалось, уже не могли больше двигаться. Он шевельнул губами — снова пошла кровь. Затем выпустил руку жены и навсегда закрыл глаза.

В комнате поднялся плач. Горше всех плакала жена. Став коленями на скамеечку перед кроватью, она схватила холодную руку мужа и жалобно рыдала, прижавшись лбом к одеялу. Юнь, стоявшая рядом, поднесла платок к глазам. Старая госпожа Чжоу плакала в своем кресле, но госпожа Чжоу вскоре успокоила ее. Захлебывалась рыданьями госпожа Чэнь; плакала Фэн-сао, жалея свою барышню. Всхлипывала, стоя с поникшей головой, госпожа Сюй. Видя, что госпожа Чжоу прекратила плач и стала успокаивать старую госпожу Чжоу, она стала в свою очередь успокаивать госпожу Чэнь. Но все попытки оказались безуспешными — так велика была печаль госпожи Чэнь; к этому чувству примешивалась и ненависть к мужу. Только Чжоу Бо-тао одиноко стоял у стола, не сводя глаз с постели и под влиянием общего настроения не удержался от слез.

Со слезами на глазах Цзюе-синь наблюдал все это. Но он не плакал; он страдал молча, не имея сил излить свое горе. Слезы, казалось, бушевали у него в душе. И рана его тоже была в душе. Казалось, он наблюдал собственную гибель. Это умерла частичка его самого — так он погибал уже не первый раз. Раз, еще раз — он все терпел, считая, что это рок, и постепенно подпуская смерть все ближе к себе. Предчувствие не обманывало его, он давно уже предвидел такую развязку, но его натура, его отношение к жизни были так надломлены, что он даже не сделал попытки избежать этой развязки. Глядя на умирающего, который бессильно лежал на постели, он вспоминал прошлые потери и чувствовал, что это — последнее предупреждение. Плач женщин казался ему страшным предзнаменованием; для него он имел совершенно иной, особый смысл.

Плач постепенно стих; дольше всех рыдала жена. Чжоу Бо-тао с мокрым от недавних слез лицом шагал взад и вперед по комнате, не принимая участия в разговоре госпожи Чэнь, старой госпожи Чжоу, госпожи Чжоу и других, обсуждавших предстоящие похороны.

Началась суета; люди безостановочно входили и выходили; каждый делал свое дело. Чжоу-гуй был послан по родственникам с оповещением. Цзюе-синь руководил служанками, снимавшими полог, но старая госпожа Чжоу послала его за гробом. Он, не раздумывая, повиновался, словно это была его прямая обязанность. Выйдя, он не обратил внимания на багровое небо; до слуха его донеслось слово «пожар», но он даже не поинтересовался, где горит, и поспешно сел в паланкин.

Выбрав гроб, он снова вернулся в дом Чжоу. Всю дорогу он слышал, как носильщики толковали о пожаре, но несчастье в семье так занимало его мысли, что ему было не до этого. Как только его паланкин остановился у особняка Чжоу, он увидел подбегающего к нему Юань-чэна.

— Я вас давно жду, барин! — сообщил перепуганный слуга. — В торговых рядах сильный пожар. Нам недавно сообщили. Я поспешил сюда, а вы только что отправились за гробом.

Этот удар, словно громом поразил Цзюе-синя. Все смешалось в его голове. Он растерянно взглянул наверх: зарево занимало уже полнеба. В лицо ему пахнуло ветром. «Почему же пожар случился в этот день? Всё против меня! Это — конец!» — подумал он. Голова у него разламывалась, под ложечкой ныло.

— Ждите меня здесь, — приказал он носильщикам, — а я сейчас же отправлюсь в торговые ряды.

Когда он вошел в дом, госпожа Чжоу не дала ему раскрыть рта.

— Что делать, Цзюе-синь? — тревожно спрашивала она. — Торговые ряды горят! Ты пойдешь туда?

— Конечно, мама. Сейчас же отправлюсь. Мне больше, некогда заниматься Мэем, — с тревогой и болью тихо ответил Цзюе-синь. Затем, поговорив еще немного со старой госпожой Чжоу, он поспешно вышел, никем не провожаемый. Когда он проходил по внутреннему дворику, ему вдруг почудилось, что рядом с ним идет Мэй и что-то говорит ему. Волосы зашевелились у него на голове, и он в ужасе оглянулся по сторонам.

Он все время подгонял носильщиков, и они не бежали, а летели. В голове стояло одно слово — «пожар»; он видел только одно — зарево на небе. Ветер то и дело шевелил занавеси паланкина, забираясь внутрь. Дождя не предвиделось. Паланкин его несся прямо туда, где полыхало зарево. Люди бежали сзади, о чем-то переговариваясь. Цзюе-синь слышал, как передний носильщик пробормотал:

— И надо же было, чтоб как раз сегодня вечером подул ветер! Ведь как полыхает! Разве тут что спасешь? — Цзюе-синь еще больше встревожился; ему оставалось только молча молиться в надежде, что пожар не усилится.

Носильщики бежали по знакомой дороге. В обычное время по ночам эта улица была пустынной, а сейчас здесь было весьма оживленно. Множество людей, разговаривая, быстро шли в одном направлении. Паланкин постепенно приближался к месту пожара, и сердце Цзюе-синя билось все сильнее: он стремился как можно быстрее прибыть туда, но в то же время боялся увидеть там более ужасное, чем мог себе представить. Когда паланкин завернул за угол, Цзюе-синь уже мог, подняв голову, видеть пожар. Это была настоящая стена огня: языки пламени то и дело вырывались из бушующего моря огня, и искры, словно огненные птицы, носились тут и там. Эта картина убила все надежды Цзюе-синя; он страшно побледнел.

До него донесся шум голосов, хотя до горящего здания было еще три улицы. Зарево освещало прилегающую улицу, заполненную морем людских голов. Если бросить взгляд прямо — пламя казалось вечерней зарей, висевшей в небе, над темными крышами домов. Паланкин двигался все медленнее, носильщики стали сбиваться с ноги. Кто-то толкнул паланкин, сбоку кричали что-то оскорбительное.

— Паланкин не пройдет, поворачивайте назад, — приказал полицейский, загораживая дорогу.

— Но наш барин работает в конторе торговых рядов, — возразил передний носильщик.

— Смотри, сколько народу! А на улице вещи лежат. Разве вы пройдете? — твердил полицейский.

Поняв, что спорить бесполезно, Цзюе-синь приказал:

— Лао-ли, опустите паланкин. Я пойду пешком.

Носильщики послушно опустили паланкин посреди улицы; Цзюе-синь вышел и приказал отнести паланкин в сторону и ждать его, а сам поспешно направился к толпе.

Но протиснуться сквозь густую толпу оказалось нелегким делом. Сзади напирали, передние не могли двинуться вперед, а иногда даже подавались назад. Зажатый в толпе, Цзюе-синь выискивал каждую щель, чтобы пролезть вперед, расталкивая людей и не обращая внимания на колкие замечания и ругань, которые в изобилии сыпались на него со всех сторон. Ценой больших усилий ему, наконец, удалось пройти одну улицу; у него даже нижняя рубашка пропотела насквозь от таких усилий.