Чего же ты хочешь? - Всеволод Анисимович Кочетов

свои дела, свои заботы. Но вряд ли кто-либо еще, кроме Клауберга, мучился здесь такими заботами, какие мучили его.

33

Булатов выступал в клубе подшипникового завода, рассказывал рабочим о том. над чем он работает, о поездках за рубеж, о новых книгах и новых явлениях в советской литературе, об идеологической борьбе в мире. Аудитория была хорошая, внимательная, чувствовалось, что все, о чем он говорит, людям интересно; Булатов разошелся и проговорил ровно два часа. Потом его окружили с разными вопросами, просили надписать его книги. На это ушло еще с полчаса. И когда он, наконец, вышел на улицу, где стояла его машина и где устроители вечера еще раз благодарили его и пожимали ему руки, он вдруг увидел в нескольких шагах от себя Ию.

— Вы? — сказал он и шагнул к ней. — Куда же вы пропали?

— Собственно, пропали-то вы, Василий Петрович, а не я, — ответила Ия, подходя.

Булатов распахнул дверцу своей «Волги».

— Садитесь, Иинька. Или у вас другие планы?

Она молча села на место рядом с местом водителя, на водительское сел Булатов.

— Как вы здесь оказались? — спросил он, когда машина тронулась. — Совершенно неожиданная встреча.

— Это для вас она неожиданная. Василий Петрович. А я ее вот уже сколько жду. Нехорошо так. Приходится в объявлениях вычитывать, где вас можно поймать.

— Занят, Ия. Чертовски занят. Знаете, как занят!

Он легко и ловко управлял машиной. Она шла без рывков, без толчков, без резких торможений.

— Сейчас вот, например, девять, да? Десятый? — Он взглянул на часы.

— Василий Петрович, не говорите, пожалуйста, что и сейчас вы должны куда-то мчаться, что вас там ждут, что это очень важная, почти международная встреча. Не говорите.

— Ладно. — Он усмехнулся весело и вместе с тем озадаченно. — Но, между прочим, дело обстоит почти именно так. Важная встреча. Международная. Просили заехать хотя бы на полчасика, показаться, сказать пару слов. В Дом дружбы. Если вы не против, заедем вместе.

Ия согласилась.

В Доме дружбы на проспекте Калинина принимали итальянцев. Когда Булатов и за ним, стараясь быть понезаметней, Ия вошли в уютный круглый зал с круглым столом, за которым, судя по дыму сигарет и по опустошенным бутылкам боржоми, хозяева и гости сидели, видимо, уже давно, навстречу Булатову раздались голоса:

— О, синьор Булатов!

— Василий Петрович!

Он с кем-то обнимался, жал кому-то руки, что-то говорил на ходу: успел при этом представить Ию, назвав ее известным ориенталистом. Потом были налиты бокалы, чокались с Булатовым, он сказал тост, которому шумно аплодировали.

Среди гостей оказались двое из Турина. Ия слушала их разговор с Булатовым о фиатовских заводах, о каких-то общих знакомых. Один из итальянцев сказал:

— Ваш большой противник, этот желчный Спада, Бенито Спада, потерпел фиаско. От него уехала жена, та милая русская, которая, вы помните?…

— Не только помню, дорогой Витторио! Я помогал ей устроить это: срочный отъезд. Она в Москве. Лера Васильева?

— Да, да, синьора Лера! Бенито рвет на себе волосы. Получилось, что не он, а его бросили, предпочли ему, такому преуспевающему, другого. Но у него это не единственная неприятность. Коммунисты его хорошо отделали за трусость. Он не вышел на улицу, когда туринцы протестовали против натовских баз в Италии, против нахождения Италии в НАТО. С ним поговорили очень строго. Даже более чем строго. — Подумав, итальянец сказал: — Он негодяй. Я не понимаю, как таким удается пролезать в партию коммунистов. И зачем им это?

— Ничего, Витторио, со временем все мы в этом разберемся, — отшутился Булатов. — Давай по глотку за прекрасную синьорину! — Он указал глазами на Ию. — Не правда ли, синьорина заслуживает этого комплимента и этих бокалов?

— О да! — Итальянец даже встал, чтобы коснуться своим бокалом бокала густо раскрасневшейся Ии.

— Василий Петрович!.. — сказала она протестующе. — Ну зачем вы!..

Потом итальянец уже все время не отводил взгляда от нее. Она чувствовала, как он осматривает ее лицо, руки, плечи, шею, грудь. Почти физически ощущала скольжение по себе его глаз. «А Василию Петровичу хоть бы что, — усмехнулась она мысленно. — Этот готов слопать, а Василий Петрович будто ничего и не видит». Она прикоснулась плечом к плечу Булатова. Тот, занятый разговором, отодвинулся вместе со стулом, как от чего-то мешающего. Она тоже передвинула свой стул и еще раз коснулась плечом его плеча, делая вид, что ищет что-то на столе среди посуды. И снова он отодвинулся. Это ее обескуражило, она сникла, сидела молчаливая и безучастная.

Пробыли они в Доме дружбы не полчаса, как предполагал Булатов, а целых полтора и в машине оказались только к одиннадцати.

— Ну что, отвезти вас спать? — сказал Булатов, включая мотор.

— А других предложений у вас нет? — грустно отозвалась Ия.

— Покататься хотите?

Она кивнула.

— Что ж, с полчасика можно.

По проспекту Калинина, по Кутузовскому они выехали на Минское шоссе. Там спустились под мост, повернули на какую-то другую дорогу — Ия в темноте не узнавала местности — и остановились среди кустов и деревьев. Не очень далеко, на холмах, был виден университет, многие окна его еще светились — там, как, бывало, и Ия, еще зубрили свое университетцы. Хотя что же сейчас зубрить? Лето, экзамены окончены. Видимо хвосты добивают.

— Где мы? — спросила она, когда Булатов выключил мотор, а затем и фары.

— Когда-то здесь было весьма примечательное местечко. Но теперь оно утратило свое значение. — Булатов распахнул дверцу.

На воле оказалось не так уж и темно, шли первые дни июля, дни были длинные, ночи короткие и прозрачные. От земли поднималось мягкое тепло, стрекотали кузнечики, пахло травами.

— Как в украинских степях! — сказала Ия. — Удивительно, рядом город — и вот так по-степному.

— Город не рядом, а он тут, мы же в городе, в черте бетонки. Это бывшая дача Сталина, так называемая ближняя. Вот по этой дороге, туда, туда, меж сосен и елок… Пошли!..

Он запер на ключ машину, и они пешком двинулись по дороге меж сосен и елок.

— Говорят, что в свое время не только мы с вами оставляли тут свои машины и дальше шли пешком, но даже и члены Политбюро это делали, — сказал Булатов, — За точность сведений не ручаюсь. Но, во всяком случае, о многом, об очень многом могли бы порассказать эти дорожки и эти места.

Они уперлись в глухие темные ворота, в стороны от которых уходили в молодой сосняк такие же глухие высокие заборы.

— И все? — удивленно сказала Ия.

— Все, — ответил он. — Пошли назад. А вы чего бы еще хотели?

— Туда,