Башни Заката - Лиланд Модезитт

Стражи хлопают в ладоши, и менестрель раскланивается, прежде чем отложить свой веер и взять гитару. Среди хлопков слышится одинокий свист. Певец садится на табурет, подкручивая колки, перебирает струны и наконец тихонько прокашливается.

…Летом, когда зеленеет листва и греет теплом заря,Моя любовь уносит тебя за неведомые моря…

Хлопки следуют довольно жидкие, и менестрель криво улыбается, прежде чем перенастроить гитару и исполнить марш:

…На горной вершине свой светоч есть,Там ярче солнца сияет честь…

Исполнив еще пару воинственных песен, он встает с табурета и кланяется, а когда хлопки — на сей раз дружные — стихают, роется в своем мешке и, достав немалый сверток, направляется к высокому столу и новому маршалу.

— Рада видеть тебя снова, Рокелль из Хидлена, — говорит Ллиз, вставая, чтобы приветствовать менестреля.

— Ты оказываешь мне честь, милостивая госпожа… — Рокелль все так же строен, и голос его звучит молодо, но каштановые волосы поредели, и на висках прибавилось седины. — Высокую честь, приглашая простого странствующего певца!

— Певцов и музыкантов у нас всегда ждет самый радушный прием, — произносит Ллиз, делая шаг ему навстречу.

— Тогда позволь преподнести тебе на память небольшой подарок, — продолжает менестрель лукаво-безразличным тоном, поднимая обеими руками сверток.

— А я нахожу его довольно большим, — Ллиз поднимает брови.

— Надеюсь, что ты найдешь его также и интересным.

С этими словами Рокелль кладет сверток на стол и снимает ткань.

Эмрис подается вперед. На столе стоит модель самого Западного Оплота: массивные стены выполнены в металле, в центральном внутреннем дворе установлена большая свеча.

— Если позволите… — менестрель зажигает от стоящей на столе лампы щепочку и подносит огонек к свече. Стены и башни начинают поблескивать, словно в лучах солнца, и даже кладка кажется рельефной, хотя подогнанные одна к другой плиты лишь изображены с помощью чеканки.

— Олово? — спрашивает Эмрис.

— Увы, капитан стражей, этого я сам не знаю. Думаю только, что внутри металла пустое пространство, может быть, заполненное гипсом. Будь замок цельнометаллическим, мне бы его не привезти, — Рокелль со смешком щелкает пальцем по модели и косится на ближний кувшин.

— О, прошу прощения! — восклицает Ллиз. — Ты порадовал нас не только пением, но еще и подарком, а мы, как последние невежи, заставляем тебя стоять на ногах и испытывать жажду. Прошу к столу.

По ее жесту прислуживающий юноша наполняет кубок и ставит его перед свободным стулом между капитаном стражей и наставницей бойцов.

— Еще раз благодарю за честь, — менестрель усаживается и поднимает кубок. — Пение сушит горло, даже если тебя ценят.

— Есть ли какие-нибудь новости? — спрашивает Ллиз, переводя задумчивый взгляд с собеседника на подарок и обратно.

— Новости есть всегда, милостивая госпожа. Не знаю только, с чего начать. Может быть, с Черных магов?

Внимание маршала отвлекает шипение: свеча во дворе миниатюрного замка ярко вспыхивает и гаснет.

— Говорят, будто охватившие Монтгрен пожары — дело рук Черных изменников, обосновавшихся на Отшельничьем. Не мне, конечно, судить, но… В Кифриене тоже гибнут сады. А еще говорят, дочь Вейндре присягнула на верность тирану.

— Об этом мы слышали.

Рокелль делает большой глоток и продолжает:

— Белые обещали Хидлену и Кифриену помощь.

— Интересно, чем все это обернется для нас? — бормочет Кринэллин, уставясь в свой кубок. Ллиз смотрит на менестреля, задумчиво сдвинув брови, а потом поджимает губы и разглаживает лоб с видимым намерением заговорить. Но не успевает.

Сноп пламени, подобно молнии, ударяет в стол, превратив его в груду обгоревших щепок и расшвыряв обугленные тела. Стражи за нижними столами валятся на пол. Не успевает утихнуть эхо, как новая вспышка озаряет пиршественный зал, обратив в костры сразу два стола старших стражей. Буквально на долю мгновения — перед тем как растаять — в раскаленном воздухе обрисовывается фигура в капюшоне.

Лишь одна женщина, страж с русыми волосами, успевает заметить, откуда исходит пламя, и увидеть эту фигуру. Движение ее опережает мысль: клинок летит в неведомого врага.

Пламя, на сей раз не такое сильное, вспыхивает там, где стояла фигура в капюшоне. Над головой трещит подожженная крыша, занялись уже две потолочные балки. Откуда-то доносится яростный лязг металла.

Страж с русыми волосами извлекает клинок из тела поверженного недруга.

— Будь ты проклят!

Над Черной Башней, подавая сигнал тревоги, ревет рог. Русоволосая собирает уцелевших стражей, а целительница склоняется над четырьмя лежащими на помосте обугленными телами, и лицо ее бледнеет.

CXXII

— А что, совсем даже неплохо, — заявляет Креслин, с хрустом разжевав последние несколько кусочков зеленого корешка.

— Особенно если у тебя железные зубы и ты способен мочалить ими дерево или разгрызать раковины, — ворчит в ответ Мегера.

— Надо доесть, милостивая госпожа, — настаивает, выглянув из кухни, Алдония. — От этих кореньев кожа делается мягкой и чистой.

— Я их уже столько сгрызла, что на всю оставшуюся жизнь хватит.

— Но ведь они вкусные, — замечает Креслин.

— Перестаньте! Вы, оба! Все равно не уломаете. Сколько ни старайтесь, ничего это не изменит.

— Ничего?

— Подождем, милостивый господин, пока она не окажется на сносях. Посмотрим, что тогда запоет.

— Прекратите сейчас же! — фыркает Мегера. — И знайте: я отказываюсь от снеди, разжевать которую не легче, чем деревяшку, тем паче что на вкус она не лучше пресловутого колдовского варева.

— Как скажешь… — начинает Креслин, но тут в его голове грохочет беззвучный гром и перед глазами вспыхивает белое пламя. Содрогнувшись, юноша обеими руками хватается за столешницу. Взор его устремлен в никуда.

«…суженый…»

Мегера бледнеет.

— Что?..

Белая пустота рассеивается, и Креслин понимает, что именно произошло. Откуда приходит это знание — неизвестно, но оно приходит, и страшная правда кромсает его душу, словно тупым ножом.

— Ллиз… — он качает головой, встает и, не глядя перед собой, бредет на террасу, в туман.

Мегера следует за ним. Алдония, проводив ее взглядом, сокрушенно бормочет:

— Чародей не чародей, а есть всем надо.

Потом, вздохнув, она начинает убирать со стола, одновременно прислушиваясь, не заплачет ли девочка, которой время проснуться.

Подойдя к Креслину и взяв его за руку, Мегера — впервые! — чувствует, что его пальцы холоднее, чем у нее.

— Она мертва. Ллиз.

— Как? Почему?

— Знаю одно: ее больше нет.